Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте. Павел Полян

попасть в ГУЛАГ (при Сталине) или в проработку-ощип (при Хрущеве и Брежневе[1]).

      Самое поразительное, что в основе всего этого искрящегося при соприкосновении многообразия – в сущности, одни и те же эмпирические факты: сражения, операции, погода, потери и т. д. В этом как раз и кроется слабенькая надежда – надежда на то, что когда-нибудь те или другие воюющие стороны сверят свою эмпирику и как-то договорятся. Но первейшая для этого предпосылка – почти невыполнимая: открытость и общедоступность всех архивов…

      Так как же соотносятся историческая эмпирика и историческая память о ней? Как зеркало и оригинал? Или все просто зависит от оптики – прямизны или кривизны (сфальсифицированности) – зеркала?

      Разумеется, память нуждается в структуризации, как минимум в различении исходных ракурсов:

      – память жертв, память палачей, память сторонних наблюдателей и свидетелей;

      – память индивидуальная и коллективная, локальная и региональная;

      – наконец, память честная и лукавая, то есть намеренно – пропагандистски – сфальсифицированная (разновидностью чего является и насильственное – цензурное – умолчание) или, хуже, подмененная (это происходит сейчас с «Пермью-36», где руль перехватили кургиняновские «вохровцы» из «Сути времени»).

      Иногда эти агитация и пропаганда настолько не интересуются исторической реальностью, что путают, не моргнув, Украинский фронт с украинскими войсками.

      Наконец, борьба может идти и за бренд самого слова «память»: посмотрите, какие разные институции так или иначе схлестнулись в этой борьбе – антисемитское общество «Память», антисталинистское общество «Мемориал», промидовский фонд «Историческая память»!

      Все они (кроме разве что «Памяти») особенно значимы постольку, поскольку берут на себя и будничную работу памяти – организацию устных дискуссий (чтений и конференций) и собирание и издание эмпирики: библиографий, баз данных (таких как «Книги Памяти» или различные расстрельные списки), сборников документов и эгодокументов, монографий.

      Эта будничная работа, кстати, – и есть самое главное, ибо она неумолимо ограничивает спекулятивные возможности множественных интерпретаций. Например, двуязычный польско-российский сборник «Варшавское восстание 1944 года в документах из архивов спецслужб», выходивший в 2007 году: факты, представленные в этой 1500-страничной книге с обеих сторон, не воюют друг с другом, а сообща создают отчетливый образ тех трагико-героических событий и плацдарм для успеха истории, а не историомора. Интерпретаций может быть и несколько, можно насчет них и поспорить, – но историческая фактография не теряет от этого своей устремленности к единственности и однозначности!

      Но есть еще один внутренний конфликт памяти, выдвигающийся на первый план именно в период политического и геополитического напряжения. Это – гражданские холодные войны, перманентная борьба истории как науки и истории как «исторической политики»

1

Классический случай – Александр Некрич с его «22 июня 1941 года» (1965).