Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 3. Николай Любимов

– на курсах, ты родом из Курска.

      Ты мила, у тебя есть поклонники.

      Этой белою ночью мы оба,

      Примостясь на твоем подоконнике,

      Смотрим вниз с твоего небоскреба.

      Фонари, точно бабочки газовые,

      Утро тронуло первою дрожью.

      То, что тихо тебе я рассказываю,

      Так на спящи дали похоже!

      Мы охвачены тою же самою

      Оробелою верностью тайне,

      Как раскинувшийся панорамою

      Петербург за Невою бескрайней.

      Там вдали, по дремучим урочищам,

      Этой ночью весеннею белой

      Соловьи славословьем грохочущим

      Оглашают лесные пределы.

      Ошалелое щелканье катится.

      Голос маленькой птички лядащей

      Пробуждает восторг и сумятицу

      В глубине очарованной чащи.

      В те места босоногою странницей

      Пробирается ночь вдоль забора,

      И за ней с подоконника тянется

      След подслушанного разговора.

      В отголосках беседы услышанной

      По садам, огороженным тесом,

      Ветви яблоневые и вишенные

      Одеваются цветом белесым.

      И деревья, как призраки, белые

      Высыпают толпой на дорогу,

      Точно знаки прощальные делая

      Белой ночи, видавшей так много.

      («Белая ночь»)

      Белая ночь уплывает, и в окна ей на смену вплывает другая весна, ранняя, далекая, лесная, дебряная, уральская, с колдобинами и промоинами, с топью и хлябью распутицы, с гулом и разгулом полой воды:

      А на пожарище заката,

      В далекой прочерни ветвей,

      Как гулкий колокол набата,

      Неистовствовал соловей.

      Где ива вдовий свой повойник

      Клонила, свесивши в овраг,

      Как древний Соловей-разбойник,

      Свистал он на семи дубах.

      Какой беде, какой зазнобе

      Предназначался этот пыл?

      В кого ружейной крупной дробью

      Он по чащобе запустил?

      Земля и небо, лес и поле

      Ловили этот редкий звук,

      Размеренные эти доли

      Безумья, боли, счастья, мук.

      («Весенняя распутица»)

      – Борис Леонидович! После ваших стихов живых соловьев слушать не захочешь! – невольно вырвалось у меня.

      Спустя несколько дней Борис Леонидович прислал мне все эти стихи, отпечатанные на машинке, а в догонку еще два стихотворения, написанные от руки: «Разлука» и «Свадьба».

      «Разлука» – это было первое в советской поэзии стихотворение с намеком на арест героини. Уже одним этим оно брало за сердце, не говоря о том, что в него – это чувствовалось с первых строк – был вложен душевный опыт самого поэта. «Свадьба» поразила меня другим. До «Свадьбы» я не подозревал, как близка, как родственна Борису Пастернаку деревенская, страдная и хороводная, сарафанная и шушунная кольцовско-есенинская стихия. Недаром в 30-х годах самые большие надежды Борис Леонидович возлагал не на кого-нибудь, не на Заболоцкого, который, казалось, должен был быть ему тогда ближе, а на Павла Васильева с его «Стихами