Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 3. Николай Любимов

надгробья,

      Оглобля в сугробе,

      И небо над кладбищем, полное звезд.

      Звезда пламенеет, «как стог», «как отблеск поджога, как хутор в огне и пожар на гумне».

      Она возвышалась горящей скирдой[7]

      Соломы и сена

      Средь целой вселенной,

      Встревоженной этою новой звездой.

      Налитая южной знойной синевой вифлеемская ночь оборачивается русской морозной ночью с обжигающим щеки ветром и шуршащими извивами поземки, ибо для русского мужика рождественская ночь не менее значительна, чем для вифлеемского пастуха или же ученого звездочета.

      А жизнь вокруг идет своим чередом, жизнь будничная, привычная и все же пленительная этой своей неприглядностью:

      Средь серой, как пепел, предутренней мглы

      Топтались погонщики и овцеводы,

      Ругались со всадниками пешеходы,

      У выдолбленной водопойной колоды

      Ревели верблюды, лягались ослы.

      Но среди серой мглы еще ярче горит глядящая на Деву Звезда Рождества.

      Это как на картине Чима де Конельяно «Введение Марии во храм». Жизнь повседневная продолжается: на ступенях храма расположились торговцы голубями, менялы и, наверно, зазывно и противно, визгливо орут, силясь перекричать друг друга, и по этой же лестнице идет скромная девочка-подросток, и что-то в этой девочке-подростке есть необычайное, предвещающее радость всему миру.

      Создатель «Рождественской Звезды» не одинок, но единственен. «Рождественская Звезда» Пастернака – это не простой пересказ евангельского события, хотя бы и в прекрасных стихах, и не «рассуждение по поводу», хотя бы и исполненное глубокомыслия. Пастернак не размышляет о Божьем величии, подобно Ломоносову и Державину. Он пока еще, до стихотворения «В больнице», не выражает прямо своей благодарной любви к Богу, как выражает ее все тот же Бунин:

      И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

      И лазурь, и полуденный зной…

      Срок настанет – Господь сына блудного спросит:

      «Был ли счастлив ты в жизни земной?»

      И забуду я все – вспомню только вот эти

      Полевые пути меж колосьев и трав —

      И от сладостных слез не успею ответить,

      К милосердным коленам припав.

      Пастернак не выражает, подобно Бунину, своего ощущения Божества, присутствующего и во вне, и внутри самого поэта, – ощущения такой глубины и силы, что оно становится как бы уже и телесным:

      А Бог был ясен, радостен и прост:

      Он в ветре был, в моей душе бездомной —

      И содрогался синим блеском звезд

      В лазури неба, чистой и огромной.

      Новизна «Рождественской Звезды» Пастернака – в живости, наглядности изображения хода мировой истории, борьбы «все злей и свирепей» дующего противохристианского ветра со светочем христианской веры. А дует он, кстати сказать, и в «Студенте» – «холодный, пронизывающий», «жестокий». Но светоч не гаснет. Он разгорается все сильней и

7

Первоначальный вариант: «Она разгоралась мгновенной скирдой…».