Кавказские повести. Александр Бестужев-Марлинский

изменником тем, кому обязан верностию. Русский падишах дал мне чин, сардарь ласкал меня – и я был верен, покуда от меня не потребовали невозможного или унизительного. И вдруг захотели, чтобы я впустил в Аварию войска, чтобы позволил выстроить там крепости; но какого имени достоин бы я стал, если б продал кровь и пот аварцев – братьев моих! Да если б я покусился на это, то неужели думаете вы, что мог бы это исполнить? Тысячи вольных кинжалов и неподкупных пуль устремились бы в сердце предателя – самые скалы рухнули бы на голову сына отцепродавца. Я отказался от дружбы русских, но еще не был врагом их, и что ж было наградой за мое доброжелательство, за добрые советы? Я был лично, кровно обижен письмом одного вашего генерала, когда предостерегал его… Ему дорого стоила в Башлах дерзость… реку крови пролил я за несколько капель бранчивых чернил, и эта река делит меня навечно с вами.

      – Эта кровь зовет месть, – вскричал капитан сердито, – и ты не уйдешь от нее, разбойник!

      – А ты от меня, – возразил вспыльчивый хан, вонзая кинжал в живот капитана, когда тот занес руку, чтобы схватить его за ворот.

      Тяжело раненный капитан, простонав, упал на ковер.

      – Ты погубил меня, – произнес Аммалат, всплеснув руками, – он русский и гость мой.

      – Есть обиды, которых не покрывает кровля, – возразил мрачно хан. – Кости судьбы выпали; колебаться не время; запирай ворота, скличь своих и ударим на неприятелей.

      – За час еще я не имел их… теперь нечем их отражать… У меня нет в запасе ни пуль, ни пороху – люди в разброде…

      – Народ разбежался! – в отчаянии вскричал Сафир-Али. – Русские идут в гору скорым шагом… они уж близко!!

      – Если так, то поезжай со мною, Аммалат, – молвил хан. – Я ехал в Чечню, чтобы поднять ее на линию… Что будет, бог весть, но и в горах хлеб есть!.. Согласен ты?

      – Едем!.. – решительно сказал Аммалат. – Теперь мне одно спасение в бегстве… Не время теперь ни споров, ни укоров.

      – Гей, коня, и шесть нукеров за мною!

      – И я с тобой, – произнес со слезой в оке Сафир-Али, – с тобой в волю и в неволю.

      – Нет, добрый мой Сафир-Али, нет! Ты останешься здесь похозяйничать, чтобы свои и чужие не растащили всего дома. Снеси от меня привет жене и проводи ее к тестю – шамхалу. Не забудь меня, – и до свиданья!

      Едва успели они выскакать в одни ворота, как русские вторглись в другие.

      Глава II

      Вешний полдень сиял над высью Кавказа, и громкие клики мулл звали жителей Чечни к молитве. Постепенно возникали они от мечети до незримой за гребнями мечети, и одинокие звуки их, на миг пробуждая отголосок утесов, затихали в неподвижном воздухе.

      Мулла Гаджи-Сулейман, набожный турок, один из ежегодно насылаемых в горы стамбульским диваном для распространения и укрепления православия, а с тем вместе и ненависти к русским, отдыхал на кровле мечети, совершив обычный призыв, омовение и молитву. Он был еще недавно принят муллою в чеченском селении Игали, и потому, погруженный в глубокомысленное созерцание своей седой бороды и кружков дыма,