История Сэмюэля Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти. Уильям Теккерей

он умеет столь красноречиво защищать».

      К письму была приложена записочка следующего содержания: «Леди Бум принимает в пятницу вечером, 17 июня». И все это свалилось на меня оттого, что тетушка Хоггарти подарила мне бриллиантовую булавку!

      Я не отослал назад оленину, да и с чего бы я стал ее отсылать? Гас предлагал тут же преподнести ее Браффу, нашему директору, а виноград и груши послать моей тетушке в Сомерсетшир.

      – Нет, нет, – сказал я. – Мы пригласим Боба Свинни и еще с полдюжины наших джентльменов и в субботу вечером повеселимся на славу.

      И субботним вечером мы и в самом деле повеселились на славу; и хотя у нас в буфете не нашлось вина, зато было вдоволь эля, а после и пунша из джина. И Гас сидел в самом конце стола, а я во главе; и мы распевали песни и шуточные и чувствительные – и провозглашали тосты; и я говорил речь, но воспроизвести ее здесь нет никакой возможности, потому что, сказать по совести, наутро я совершенно позабыл все, что происходило накануне вечером после известного часа.

      ГЛАВА IV

      О том, как счастливый обладатель бриллиантовой булавки обедает в Пентонвилле

      В понедельник я пришел в контору с опозданием на полчаса. Ежели говорить всю правду, я нарочно дал Хоскинсу меня опередить и рассказать нашей братии про то, что со мной приключилось, – ведь у каждого из нас есть свои слабости, и мне очень хотелось, чтобы мои товарищи были обо мне высокого мнения.

      Когда я вошел в контору, по тому, как все на меня посмотрели, особенно Абеднего, который первым делом предложил мне понюшку табаку из своей золотой табакерки, я тотчас понял, что дело сделано. А Раундхэнд, подойдя просмотреть мою конторскую книгу, с чувством потряс мне руку, объявил, что почерк у меня превосходнейший (скажу, не хвастаясь, так оно и есть), и пригласил меня отобедать у него на Мидлтон-сквер в следующее воскресенье.

      – У нас, конечно, нет того шику, что у ваших друзей в Вест-Энде. Последние слова он произнес с особенным выражением. – Но мы с Амелией всегда рады принять друга и попотчевать его от души – херес, старый портвейн, скромно, зато вволю! Так как же?

      Я сказал, что приду непременно и прихвачу с собою Хоскинса.

      Он отвечал, что я его разодолжил и что он будет весьма рад видеть Хоскинса; и в назначенный день и час мы, как и было условлено, припожаловали на Мидлтон-сквер; но хотя Гас был одиннадцатый конторщик, а я двенадцатый, я заметил, что мне подносили первому, да к тому же лучшие куски. В тарелке с телячьим супом, которую поставили передо мной, оказалось против Хоскинсовой вдвое больше фрикаделей, и мне же выложили из сотейника чуть не все устрицы. Какое-то блюдо Раундхэнд предлог жил было Гасу прежде меня. Но тут его дородная, свирепая на вид супруга, в платье красного крепа и в тюрбане, сидящая во главе стола, прикрикнула: «Энтони!» – и бедняга Раундхэнд торопливо поставил тарелку на место и покраснел до корней волос. А слышали бы вы, как миссис Раундхэнд разливалась соловьем об Вест-Энде! У ней, сами понимаете, имелась Книга пэров, и она столько всего знала про семейство