Тамерлан. Александр Сегень

тени чинары, глядя на двух влюбленных, стоящих на Яшмовом мостке. Немец Шильтбергер наконец тоже заметил присутствие другой пары и остановился рядом с Тукель. Рука его все же не могла успокоиться и взялась гладить вторую по чину жену Тамерлана, путешествуя вниз-вверх – по ребрам, талии и бедру и обратно.

      – Потом? Ты сказал: «потом»! Значит, это не последнее наше свидание! – воскликнула девушка на мостке.

      – Но ведь ты сама сказала, что он когда-нибудь умрет, и тогда… – ответил мужчина.

      – Тополь ты мой высокий! – еще громче выпалила девушка и бросилась к своему возлюбленному на шею. Они стали целоваться.

      – Вот это да-а-а-а! – прошептала в восторге Тукель, глядя, как они целуются, а затем исчезают в тени чинар.

      Ласки Шильтбергера обрели больший напор, под ногой у него хрустнул какой-то сухой сучок.

      – Тише же, увалень! – сердито прошептала кичик-ханым.

      – Да вряд ли они чего-нибудь сейчас слышат, – пробормотал немец, начиная ласкать грудь своей любовницы. – Они, кажется, уже занялись тем, к чему давным-давно пора и нам приступить.

      – Ты видел, кто это были? – слегка отстраняясь от ласк Шильтбергера, спросила Тукель.

      – Он, кажется, Мухаммед Аль-Кааги. А она?

      – Малышка Зумрад, вот кто! Скромница Зумрад, плакса Зумрад. Ах ты лисеныш! Ничего себе! Кто бы мог подумать!

      – Аллах с ними! Поцелуй же меня, Тукель! Смотри, какая там мягкая и сухая трава, прямо-таки постелька!

      – Джильберге… Джильберге… – застонала Тукель, поддаваясь наконец ласкам любовника. – Любимый мой Джильберге, мой мерзавец!..

      Шильтбергер повалил кичик-ханым в мягкую и сухую траву под чинарой, привычными движениями стал раздевать ее. Отдаваясь ему, Тукель потеряла голову, но еще до того, как все было кончено, веселые мысли о Зумрад и Мухаммеде заскакали в ее мозгу.

      – Обещай, что ты ничего никому не расскажешь! – сказала она немцу, винные испарения которого уже были ей милы, потому что он сделал ей хорошо.

      – У-у, мы-мы-мы! – отвечал он сквозь туман наслаждения.

      – Обещай, что не скажешь никому про Зумрад и Мухаммеда.

      – Обещаю-обещаю!..

      – Клянись Аллахом!

      – Аллахом.

      – Клянешься?

      – Да клянусь, клянусь!

      Наконец, отстонав и откинувшись в сторону, он, лежа на спине и сладко потягиваясь, спросил:

      – А почему никому не говорить?

      – Да ты что! С нее же кожу сдерут!

      – За что?

      – Как за что! За измену, конечно!

      – А-а-а! Теперь только до меня дошло. Это же та, которая у вас там самая новенькая.

      – У вас там! – фыркнула Тукель. – Именно что у нас там. Молодец Зумрад! Представь себе, когда ее приводят к господину, она так ревет, что он только жалеет ее и никак не трогает. А тут – на тебе! А Мухаммед-то хорош! Не знаю, правда, чего он в ней нашел. С таким бы и я не прочь при луне…