Дочь Великого Петра. Николай Гейнце

ожидать катастрофы. Вокруг в роще царствовала могильная тишина, нарушаемая шорохом шагов ходившей тревожно по траве женщины. Под деревьями уже стали ложиться тени, а над прудом, где было еще светло, колебались облака тумана. По ту сторону пруда лежал луг, скрывавший своей обманчивой зеленью топкое болото. Там туман клубился еще гуще, серовато-белая масса его поднималась с земли и, волнуясь, расстилалась дальше. Оттуда несло сыростью.

      Наконец послышался слабый звук шагов, сначала совсем вдали, но они приближались к пруду со страшной быстротой. Скоро показалась стройная фигура юноши.

      Станислава бросилась ему навстречу. Через минуту сын был в ее объятиях.

      – Что случилось? – спросила она, по обыкновению осыпая его бурными ласками. – Отчего ты так поздно? Я уже потеряла надежду видеться с тобою сегодня! Что задержало тебя?

      – Я не мог прийти раньше, – с трудом отвечал Осип, задыхаясь от быстрой ходьбы, – я прямо от отца.

      Станислава Феликсовна вздрогнула.

      – От отца? Так он знает?

      – Все!

      – Он в Зиновьеве?.. С каких пор? Кто известил его?

      Мальчик наскоро рассказал, что случилось. Не успел он кончить, как горький смех матери прервал его.

      – Понятно, все они в заговоре, когда дело идет о том, чтобы отнять у меня мое дитя! А отец? Он, конечно, опять сердился, грозил и заставил тебя тяжелой ценой купить страшное преступление – свидание с матерью.

      Юноша покачал головой.

      Воспоминание о той минуте, когда отец привлек его к себе на грудь, было еще светло в его памяти, несмотря на горечь заключительной сцены.

      – Нет, – тихо сказал он. – Но он запретил мне видеться с тобою и неумолимо требует нашей разлуки.

      – Тем не менее ты здесь! О, я знала это.

      В тоне этого восклицания слышалось почти ликование.

      – Не радуйся слишком рано, мама, – с горечью произнес мальчик. – Я пришел только проститься с тобою.

      – Осип!

      – Отец знает об этом, он позволил мне пойти проститься, а потом…

      – А потом он снова возьмет тебя к себе, и ты будешь снова потерян для меня? Не так ли?

      Мальчик не отвечал.

      Он обеими руками охватил мать, и дикое, страшное рыдание вырвалось из его груди, рыдание, в котором было столько же гнева и горечи, сколько страдания.

      – Ты плачешь? – произнесла Станислава Феликсовна, крепко прижимая к себе сына. – Я давно все предвидела; даже если дети нас не видели бы, все равно в день отъезда из Зиновьева к отцу ты был бы поставлен в необходимость или расстаться со мной, или решиться.

      – Но что решиться?.. Что ты хочешь сказать? – с изумлением спросил сын.

      XXII. Искусительница

      Станислава Феликсовна нагнулась к сыну и, хотя они были одни, понизила голос до шепота.

      – Неужели ты без всякого сопротивления подчинишься насилию, позволишь разорвать священную связь между матерью и ребенком и попрать ногами нашу любовь? Если ты допустишь это сделать, в твоих жилах нет ни капли моей крови –