Исповедь несостоявшегося человека. Иван Бондаренко

но забирать меня домой из этого «рая», к голоду и холоду, мать, наверняка, не хотела. Поэтому со всеми обвинениями в мой адрес была согласна, только бы не исключили из интерната.

      Не знаю, как другие учителя, но Зинаида Прокофьевна вступилась за меня и просила не только оставить в школе, но и не подвергать унизительной процедуре отречения от дружбы.

      У директора был непререкаемый авторитет, построенный, скорей всего, на страхе, и чтобы вступить с ним в спор, нужно было иметь мужество. У Зинаиды Прокофьевны оно было.

      И Василий Николаевич снизошел, и процедуру отречения разрешил провести не на общешкольной линейке, а перед двумя классами: классом Ани и моим.

      И, конечно, ни просьба матери, больной астмой, ни послабление в процедуре отречения не оправдывают меня в том, что я согласился перед двумя классами отказаться от дружбы с Аней. Закончилась общешкольная линейка, всех отпустили, а наши два класса попросили остаться.

      Меня директор вызвал из строя, вкратце изложил «порочность» нашей дружбы. И я, перед лицом своих друзей, одноклассников, учителей и, главное, Аней, сказал:

      «Я отрекаюсь от дружбы с Аней, дружбы, порочащей имя советского ученика».

      Но Василию Николаевичу этого было мало, видимо, полного удовлетворения от воспитательного процесса он еще не получил. И он пригласил выйти перед строем Аню и спросил ее, что может сказать она по этому поводу.

      Девочка перед строем потеряла сознание от стыда, унижения и предательства. На этом, можно сказать, и закончилась воспитательная работа. Какой это был ужас.

      Если до этого случая я чувствовал себя личностью и, как я говорил, был в группе лидеров, то отныне я все потерял.

      Уважение среди друзей потерял, хотя они мне сочувствовали.

      Наверняка многие примеряли на себя эту ситуацию и говорили себе: «Я бы так не поступил».

      В комсомол меня не приняли, в свидетельстве об окончании восьми классов, при всех хороших и отличных оценках, за поведение поставили «четыре», что в те времена было равноценно волчьему билету.

      Аню после той линейки я больше не видел. Говорили, что родственники забрали ее из интерната.

      Я сам втоптал себя в грязь, стыдно было смотреть людям в глаза.

      Много лет прошло с тех пор, а след, даже не след, рубец в душе остался и не проходит.

      Говорят, время лечит. Меня не вылечило, видимо диагноз оказался неизлечимым.

      Эта невыдуманная, трагическая, детская история, во многом, как мне кажется, определила мое дальнейшее отношение к жизни, к справедливости, к взаимопониманию, к гуманному отношению друг к другу, к добру и милосердию. Мир рухнул, и разрушил этот мир, к сожалению, я.

      Не устаю повторять, что в жизни каждый в ответе за свои действия, и никакие обстоятельства, люди, ситуации не оправдывают тебя и твои неблаговидные поступки.

      8

      После окончания восьми классов с таким свидетельством о неполном среднем образовании, где за поведение «четыре», мне сказали: нет смысла пытаться поступать в техникум.

      Зинаида