Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование. Петр Дружинин

возвращался и сообщал Азадовскому детали, живо его волновавшие. Главным образом о Светлане. Однажды, ссылаясь на случайный разговор со знакомой контролершей, сказал, что Светлана сошла с ума. В другой раз сказал, что его вызывали не по его собственному делу, что следователь расспрашивал его о сокамерниках, в том числе об Азадовском. При этом он стал расспрашивать Азадовского: что же такое он все-таки натворил, если дело у него по 224-3, а вопросы задаются такие, что тянет, похоже, на 70-ю. Азадовский старался понять, что в этих словах правда, а что говорится для того, чтобы сбить его с толку. А однажды в начале марта (следствие по делу Азадовского уже подходило к концу) Розенберг даже признался, что его «прижали к стенке» и заставили подписать какие-то показания.

      Наряду с терзаниями о судьбе матери и Светланы Азадовский каждый день задавался вопросом об истинных истоках своего уголовного дела. Диссидентскую линию он отметал изначально – он не участвовал ни в каких диссидентских акциях. А потому хотелось понять, почему именно он стал жертвой. И сколько он ни искал ответа на этот вопрос, не мог найти в своих действиях ничего такого, что тянуло бы на «уголовное дело». Оставалось, собственно, только два варианта. И оба – в высшей степени бытовые. Мы приведем их (в сокращении) по тексту жалобы Азадовского в ЦК КПСС, отправленной уже весной 1982 года из колымского лагеря:

      1. Осенью 1978 г. из ЛВХПУ им. В.И. Мухиной был по моей инициативе уволен за пьянство и прогулы М.М. Равич, преподаватель кафедры, которой я руководил. Увольнение Равича протекало крайне болезненно, в нервной обстановке, ибо на защиту пьяницы и прогульщика выступили его друзья – А.А. Соловьев, бывший секретарь Училища (ныне инструктор Отдела культуры в Ленинградском обкоме КПСС), и сменивший его на посту секретаря партбюро В.Я. Бобов. И тот, и другой активно воздействовали на ректорат и общественные организации Училища, пытаясь спасти Равича от увольнения. Ситуация усложнилась тем, что и сам Соловьев был в свое время уличен мною в серьезном проступке – незаконной выдаче М.М. Равичу служебной характеристики для поездки в Польшу. Тем не менее администрация Училища приняла, в конце концов, решение уволить Равича. Народный суд Дзержинского р-она г. Ленинграда, куда обратился Равич с заявлением о восстановлении его на работе, поддержал решение администрации и вынес ряд частных определений в адрес руководителей Училища… Тогда же – и в Училище, и в своем выступлении на суде – я со всей остротой ставил вопрос о привлечении Равича не только к административной, но и к уголовной ответственности. В течение ряда лет Равич систематически присваивал себе общественные деньги, используя в частности свои ежегодные командировки в совхоз в качестве руководителя студентов на с/х работах… После увольнения Равича и он сам, и его друзья и знакомые не раз открыто высказывали угрозы в мой адрес. В январе 1980 г., явившись на кафедру в пьяном виде, Равич заявил, что «будет мстить мне всю жизнь», «припомнит мне дело Славинского» и т. п. Равич между