Пока догорает азбука. Алла Горбунова

газообразный сарказм. У Горбуновой того и другого поровну, хотя вообще ее ирония уникальна, как уникальна и вся избыточно сильная – можно сказать, болезненно здоровая – поэзия.

      Мои сёстры – феноменолог и мать Тереза.

      Я хочу их убить и зарыть на опушке леса.

      Я одержима. Мной управляют бесы.

      Одна сестра молится, другая читает рукописи Бернау.

      Но только открою Гуссерля – бесы кричат мне «мяу».

      Рот открою молиться – бесы кричат мне «вау».

      Именно ирония, этот утыкающийся в самую-самую повседневность громоотвод метафизических вспышек, спасительна для искусства-как-баланса; вообще ясно, что Горбунова не только самый серьезный и возвышенный современный поэт, не только самый панк, а (что очень важно) в этих стихах есть врожденное, как музыкальный слух, владение композицией, драматургией: не пере-изобретательство, а настоящая верность самым азам, внутреннее согласие с этими – природными, в конце концов, – законами.

      В последнем стихотворении книги – «в нечеловеческом диком море // обломки смысла мерцают, // как доски от кораблей, // потерпевших крушение, // среди почкования звёзд» – смысловые обломки суть не только останки потерпевших крушение кораблей – «больших» смыслов и историй человечества, но и те разбросанные в доречевом хаосе протоединицы смысла, которые могут объединяться в новые констелляции – новые звезды и созвездия. Недаром там же, рядом с обломками, казалось бы, уже умерших смыслов происходит почкование новых звезд.

      Эта книга – очень цельная, в ней собирается, сила к силе, все (отчасти разнонаправленное), что было в предыдущих трех: демиургия, чистое визионерство, блейковские небо и ад – и фактически «предметники», как у Соковнина: прекрасные циклы, построенные на перечислении простейших вещей и событий; язык подчеркнуто книжный – и вызывающе разговорный; чем дальше, тем сильнее в «историческое» вклинивается самая прямая современность, как бывало в стихах, например, Алексея Колчева, и привычные неприглядные штуки оказываются как на Страшном суде.

      ты забыл свой гендер,

      ты только помнишь своё предложение —

      своё «уникальное-предложение-этому-мирозданию»:

      Anal, Role play, Fisting, Rimjob, Toys, Bondage,

      Shibari, Spanking, Deepthroat, Squirt, Electrosex, Psy humiliation.

      Масштаб поэта=высказывания особенно хорошо виден в «передышках» – это, кроме предметников (которые – передышка-успокоенность), песни, на которых читательский ум более или менее возвращается к собственной форме, встречая ритм, более простой по сравнению с – у Горбуновой напоминающими чуть ли не фехтование – ритмами свободного, то есть микро-полиметрического стиха.

      мидихлорианы в моей крови

      на голубиных полях Москвы

      как жуки в прожилках травы

      на воробьёвых горах Москвы

      автомобили как звери в норе

      в подземных парковках Москвы

      зато протуберанцы любви

      испускает подсветка Москвы

      на кольцевой спишь ты одна

      в наушниках снова Москва

      ты совсем не любишь меня

      счастливая Честнова Москва

      И,