Жизнь как она есть. Геннадий Демарев

обочине.

      Когда ощущения позволили ему уравновесить мышление, он посмотрел на Машу и заплакал.

      – Простишь ли ты меня, девочка?

      – За что, папа?

      С выражением покорности судьбе она присела рядом и со слезами в глазах прижалась к нему. Павлик, утомлённый дорогой, сопел, забывшись в тревожном сне. Эти беззащитные создания преподали ему яркий пример того, что почему-то принято называть мужеством – именно так, безропотно и спокойно, следует принимать всё то, что предлагает судьба.

      Вскоре девочка уснула на его груди. Его самого убаюкивала странная, всемогущая сила, противиться которой он не находил сил. Веки давно слепились столь крепко, что не было мочи заставить их раскрыться. Плоть уже пребывала в том состоянии, когда перестаёт ощущать холод и ей почему-то становится тепло и уютно. Её охватило странное оцепенение, взгляд замутился непонятной дымкой, как это происходит в те минуты, когда забываешься во сне.

      Алексей так и уснул, прислонившись в ледяной стене дорожного туннеля, не желая более ничего. Его полузакрытые глаза неподвижным взглядом смотрели вдаль. Сквозь пелену, застилавшую взор, ему показалось на какой-то миг, будто вьюга прекратилась и в одном месте небосвода в толще облаков образовалась трещина, сквозь которую пробивается мерцание какой – то звезды. Этот слабый лучик далекого холодного света согревал его теплом до тех пор, пока удивительным образом не раздвоился. Это видение увеличивалось, расплывалось в уходящем сознании, пока не исчезло вместе с ним совершенно…

      Житейское дело

      Этот летний день, как и несколько предыдущих, принёс жару. Несмотря на то, что солнечный диск едва поднялся над горизонтом, люди уже изнемогали от зноя. Даже листья на деревьях поникли с той непередаваемой печалью, которая предвещала обречённость. Да и птицы куда-то исчезли.

      Однако людям невозможно убежать под спасительные крыши домов или тени деревьев, поскольку была в разгаре уборочная страда. Одна за другой машины свозят с полей на ток пшеницу, которую нужно готовить к сортировке. Бабы и мужики, запыленные и потные, трудятся до изнеможения.

      Но народ наш тем и отличается от других, что умеет скрасить даже такие неприятные моменты. Как свидетельство сему, то тут то там то и дело слышится жизнерадостный смех.

      – Эй, Кирюха! Тебе не жарко в штанах-то?

      Это был звонкий голос Ксюхи, бабы молодой и красивой, вроде кустодиевской Венеры.

      Позабыв о всяких условностях, большинство женщин пораздевались, оставшись в одних лифчиках. И это было правильно, потому что пыль, скапливаясь под одеждой, проникает в кожные поры и вызывает невыносимое жжение. Мужики, – грязные, загоревшие, чумазые, – тоже ходили если не в шортах, то в одних трусах. Только один из них, претерпевая неудобства, оставался в плотных штанах армейского покроя.

      – Какое тебе дело? – ответил он сквозь зубы возмущённым тоном. – Как хочу, так и хожу.

      Ксюха что-то промолвила ближайшим товаркам,