Под крышами Парижа (сборник). Генри Миллер

кто. Как ты вообще угодил в эту западню?

      Я сказал, что это долгая история… как-нибудь в другой раз.

      – А что там у него за рисунки? Стоит взглянуть? Он, кажется, хочет продать их? Я бы не возражал что-нибудь приобрести, если бы это тебе помогло… Подожди минутку, сначала я хочу посрать.

      Когда он вернулся, в зубах у него торчала новая сигара. Вид у него был повеселевший.

      – Хорошо просраться, что может быть лучше, – светясь, сказал он. – А теперь пошли заглянем к этому твоему унылому зануде. И прихвати Лайлика, хорошо? Мне нужен его совет, прежде чем во что-либо влезать.

      Когда мы вошли в каморку Морикана, Леон втянул носом воздух.

      – Господи боже, скажи, чтобы он открыл окно! – воскликнул он.

      – Не могу, Леон. Он боится сквозняков.

      – Это на него похоже, с ума сойти. О’кей. Скажи ему, чтобы продемонстрировал свои грязные картинки – и поживее, а? Я блевану, если мы задержимся здесь больше десяти минут.

      Морикан принялся доставать свою красивую кожаную папку. Он аккуратно поместил ее перед собой, затем спокойно закурил gauloise bleu.

      – Попроси его выбросить это, – взмолился Леон.

      Он вытащил из кармана пачку «Честерфилд» и предложил Морикану. Морикан вежливо отказался, сказав, что он не выносит американских сигарет.

      – Крепкий орешек! – сказал Леон. – Угощайтесь! – И он предложил Морикану большую сигару.

      Морикан отверг предложение.

      – Эти мне нравятся больше, – сказал он, воинственно взмахивая своей дерьмовой французской сигаретой.

      – Раз так – хер с ним! – сказал Леон. – Скажи ему, чтобы не отвлекался. Мы не можем угробить весь вечер в этой могиле.

      Но Морикан не торопился. У него была специфическая манера представлять свои работы. Он никому не позволял притрагиваться к рисункам. Он держал их перед собой, медленно переворачивая, лист за листом, как будто это были древние папирусы, для которых применяется специальная лопатка. То и дело он вытаскивал из нагрудного кармана шелковый носовой платок, чтобы вытереть потеющие руки.

      Я впервые видел его работы. Должен признаться, что от рисунков у меня во рту остался мерзкий привкус. Они были порочными, садистскими, святотатственными. Дети, которых насиловали похотливые монстры, девы, практикующие все способы противоестественных совокуплений, монахини, ублажающие себя священными реликвиями… бичевания, средневековые пытки, расчленения, оргии чревоугодия и тому подобное. Все это было выполнено изящной, тонко чувствующей рукой, что только усиливало отвратительный аспект данной темы.

      На сей раз Леон был в замешательстве. Он вопрошающе повернулся к Лайлику. Попросил показать некоторые из них еще раз.

      – А этот тип умеет рисовать, верно? – заметил он.

      После чего Лайлик указал на несколько рисунков, которые, по его мнению, исключительно хорошо исполнены.

      – Я беру их, – сказал Леон. – Сколько?

      Морикан назвал сумму. Чрезмерную, даже для американского клиента.

      – Скажи ему, пусть завернет, – сказал