Жалобная книга. Макс Фрай

прочитав мои мысли, объясняет:

      – Не люблю, когда что-то заканчивается. Даже домой приезжать не люблю. То есть дома-то хорошо, но вот говорить себе: «Приехали», останавливаться, выходить из машины – ох, это не по мне!.. Не понимаешь, да?

      Честно говоря, действительно не понимаю. Но молчу, слушаю. Не перебиваю.

      – Для меня, – говорит, – всякая завершенная история – история о смерти, рассказанная смертным повествователем смертному слушателю. Мой внутренний ребенок очень этого дела боится, но верит, что бывают иные какие-то варианты, и вечно нудит: «А что было дальше?» – в надежде, что «дальше» было хоть что-то, кроме тишины…

      Теперь, кажется, понимаю. Но его несет.

      – В момент завершения всякого дела, даже такого пустякового, как поездка домой, я остро чувствую собственную смертность. Строго говоря, я встречаюсь со своей смертью всякий раз, когда паркуюсь у подъезда. Зато незавершенность представляется моему воображению чуть ли не пилюлей бессмертия из кладовых Лунного Зайца. В моей идеальной истории путник выходит из пункта А, но в пункте Б его ждут напрасно: этому счастливчику суждено увязнуть в какой-то собственной, персональной бесконечности; понравится ему это или нет – другой вопрос. А вот мне – скорее да, чем нет.

      – А ты пробовал? – спрашиваю.

      – Что? – вздрагивает.

      Ну вот, проснулся. Вспомнил наконец обо мне. Надеюсь, хоть знакомиться по новой не придется?

      – Ты так говоришь, словно уже пробовал застрять в этой самой бесконечности, – поясняю.

      Ухмыляется.

      – Есть такое дело. Пробовал. И не раз. Но это отдельная история, специально для твоих ушей. Очень, очень длинная.

      – Я так понимаю, у тебя коротких историй вообще нет. Парочка просто длинных, а все остальные – бесконечные. Если я тебя правильно поняла.

      – Ты, – говорит, – удивительно правильно меня поняла. Так правильно, что слов нет. Единственный нюанс: все мои истории бесконечные, даже те которые кажутся просто длинными. Просто я изобрел отличный способ их рассказывать. Нужно начать с начала, пропустить середину и наскоро придумать какой-нибудь хороший конец.

      – Чтобы вышла волшебная сказка? – спрашиваю, выходя из машины. И замираю, жадно вдыхая теплый ветер, приправленный сосновым ароматом. Пахнет здесь, как в пригороде. Хорошее, оказывается, место это Бабушкино. А я тут и не была никогда до сих пор…

      Он молчит, поднимает стекло, запирает дверцы, достает из багажника здоровенную спортивную сумку, копается в карманах, извлекает связку ключей. Хлопочет. И только благополучно завершив акт беспрецедентного насилия над кодовым замком и впустив меня в теплый, вонючий подъезд, соглашается.

      – Ну да. Я и есть сказочник. Практически Оле Лукойе.

      – Который из них? Первый или второй?

      Хмурится, потом вспоминает, о чем речь.

      – От второго, – шепчет доверительно, – я и сам прячусь.

      Что тут скажешь?

      Молчим.