Диагноз. Анатолий Керн

Когда Кравченко разговаривает с персоналом на повышенных тонах, устраивая разнос за малейшие упущения в работе, он встряхивает головой, как бы подчёркивая свои слова, и крупные кольца седых волос на затылке смешно перебегают по воротнику его халата.

      Лечащий повеселел, на латынь живо откликнулся, и пошла у них перепалка на мёртвом языке.

      В палате тишина. Больные внимательно слушают, хотя ни черта не понимают. Они ошеломлены новостью больше меня: мол, кто бы подумал, такой молодой, цветущий, и что же делать, как же быть, и всё в таком роде. А вдруг ошибка? Хорошо бы, да бред собачий – у нашего доктора не бывает ошибок!

      – Ты что-нибудь понимаешь? – прошептал мне в ухо Олег Левин, шутник, хохмач и очень мнительный насчёт болячек.

      – Конечно, – кивнул я.

      – Что?

      – Мне капут, – и сделал подходящую гримасу.

      У Олега открылся рот и округлились глаза.

      – И тебе тоже, – очень тихо добавил я.

      Кравченко обернулся на шушуканье, заметил бледное лицо Олега.

      – Вам плохо, Левин? – спросил подозрительно. – Курить бы бросили! А для вас, Трофимов, сделаем всё возможное.

      В этом я не сомневался. Значит, letalis исключается, мои акции растут. И теперь появилась возможность рассортировать имеющуюся информацию. Почка отказала, и даже Кравченко не заставит её работать снова, потому что она постепенно разлагается, элементарно гниёт, будто прошлогодняя картофелина. Вот и причина «сплошной мути». Следовательно, предстоит операция, и для хирурга это пустяк – распороть бок, извлечь отмерший орган, зашить. Всё удовольствие продолжается сорок минут. Удалённую почку поместят в банку с формалином, прилепят этикетку и поставят на полку в коридоре, рядом с другими. Я уже видел коллекцию. Но до этого ещё надо дожить. И пережить! Только тогда меня назовут послеоперационным больным. В отделении таких много, в моей палате есть тоже. Этот народ стойкий, умудрённый больничным опытом, отбоявшийся и вполне готовый к следующим операциям. И даже в безысходных ситуациях они нос не вешают, ухитряются жить весело, сколько отпущено судьбой, и потому мастера шутить и подшучивать.

      Из какого-то периферийного района в больницу поступил новый больной. Его поместили в нашу палату – упитанного сельского мужичка, с невыразительным лицом, здоровым от свежего воздуха. Трудно представить, что у такого человека могут быть жалобы, но при туберкулёзе внешность обманчива, у него что-то нашли, а реакция на неожиданную находку у всех одинакова, и равно всем видится призрак операции, которой панически боятся. Первый страх появляется от мысли, что будут резать, а когда к этой необходимости привыкают, возникает боязнь умереть под ножом; при этом никому не представляется аккуратный, сверкающий ланцет, воображение преподносит нож мясника.

      Труженик неизвестных колхозных полей, видимо, был в своём районе каким-то начальничком, потому что как-то поинтересовался отдельной палатой. «С какой стати? – спросил Кравченко, – не вижу необходимости».

      Я заметил, что в больнице обостряется восприятие окружающего,