Вот жизнь моя. Фейсбучный роман. Сергей Чупринин

сказал. Но запомнил, мне кажется, все-таки не зря.

* * *

      И в продолжение об артистах в силе.

      1980-е. Пицунда. Пляж, на котором мы с Виктором Александровичем Соснорой – он азартно, я лениво – играем в «Эрудит». А когда совсем уж припечет, сдвигаемся в тень, чтобы поговорить о поэзии.

      В сторонке, рядом с моей женой, его Нина, еще живая и веселая. И сам Виктор хоть и глуховат уже, но все слышит, что надо, и реакция у него отменная. На небе ни облачка, зелень ярка, через полчаса нам пора пить кофе по-турецки.

      Ну, вам еще что-то нужно для счастья? Мы беседуем, и не просто так, а под мой карандаш. Так как, едва мы познакомились, я, ух какой прожженный в ту пору журналист, сразу понял: надо делать диалог. Ну и пусть он никуда не пойдет, зато потомкам останется. О Данте говорим, к Лиле Брик перепрыгиваем, к сонетной технике – да мало ли о чем могут на пляже поговорить понравившиеся друг другу люди.

      Замешательство лишь в минуту, когда я спрашиваю Виктора Александровича о том, кого из поэтов-современников он ценит. Одно-два имени все-таки звучат, но неуверенно, и Соснора просит: «Ты лучше сотри их, Сергей. И забудь, чтобы другим не обидно было».

      Чтобы стронуться дальше, говорю: «Ну, а русские классики? Кто теперь для тебя, Виктор, особенно важен?» Он медлит, карандашик мой завис над блокнотом, и наконец роняет: «Я теперь уже в том возрасте, когда могу никого не любить»[334]. И в коду: наш диалог в те годы предложить было некому, а потом машинопись и сама как-то незаметно затерялась. Так что если что и осталось, то вот это: солнце, сквозная тень от деревьев и фраза, какую я только сейчас начинаю понимать.

* * *

      Не знаю, для кого как, а для меня одним из знаковых и, соответственно, многообещающих симптомов приближающейся перестройки стали телевизионные литературные вечера в концертном зале «Останкино». По первой, то есть одной из двух тогда, программе Центрального телевидения! В лучшее время (сейчас сказали бы в прайм-тайм), то до, то сразу после главной новостной передачи страны. И времени ведь не жалели – полтора, а иногда, кажется, и два часа, когда писатели только и делали, что рассказывали о себе, о своих книгах и своих товарищах да отвечали на вопросы, рождающиеся тут же, в студии.

      Какие имена – не всех помню, но Бакланов, Залыгин, Гранин, Самойлов, Вознесенский, Распутин, Левитанский, академик Лихачев…

      И как их слушали!

      Отсюда вопрос: это что, действительно кому-то помешало? И действительно ли «Россия одурела»[335] – в сравнении не с золотым или серебряным веком, а всего лишь в сравнении с позднесоветским десятилетием, в котором если что-то и вспоминается, то именно литература?

      Ответить некому.

      Тогда второй вопрос: неужели сейчас никому не интересно попробовать этот, скажу по-новомодному, формат? Ведь получилось же с «Подстрочником» Лилианны Лунгиной[336], имя которой большая часть телевизионной аудитории узнала, только увидев эту замечательную, но отнюдь не избалованную славой, не медийную женщину на экране.

      Впрочем, кого я об этом спрашиваю? Распорядителей дискурса

334

«Я теперь уже в том возрасте, когда могу никого не любить» – «Не дай Бог, чтоб со мной такое стало! Я надеюсь, что буду многих классиков любить всегда…» – воскликнула в Фейсбуке Нина Горланова. А Татьяна Набатникова согласилась: «Да, запас любви иссякает с годами. Это я ещё в детстве заметила по своей бабушке: она любила нас всё меньше. С литературой – то же самое: сначала не можешь без неё жить, потом она не нужна». – «Прекрасная фраза, – заметил Владимир Тучков. – Спустя еще пару десятилетий она могла бы быть продолжена – даже себя. Или так: прежде всего себя». И наконец, в дискуссию вступила Наталия Соколовская: «Эх, Сергей Иванович, говорят же: не буди лиха… Так вот. Лито Виктора Сосноры было вторым в моей питерской жизни после Нонны Слепаковой. Тут мне повезло. Но про Соснору У него был невероятный, протодиаконский бас. И порой, когда штудии переходили в застолья, он им пел. Стаканы дрожали. Что до его суждений… Да, он мог поставить перед тобой невидимую стену, о которую твои собственные представления разлетались в прах. Он был прекрасен. И есть, слава богу. С ровесниками и предшественниками по литературе у него и тогда были свои отношения, точно)) Но я о Нине, которая однажды появилась в нашем лито. Потому что, „если что и осталось“, так вот это… Вечерний мокрый Невский. Мы с ней идем мимо Катькиного садика. Говорим о чем-то вполне возвышенном. Я смотрю на Нину сбоку и вижу ее запрокинутое лицо, заломленный вбок берет крупной вязки и пронзенный светом фонаря прозрачный виноградовый, сияющий глаз… Потом я догадалась, что это было время начала их романа…»

335

«Россия, ты одурела!» – фраза, которую 13 декабря 1991 года в прямом телевизионном эфире, то есть на всю страну, произнес публицист Юрий Федорович Карякин, узнав, что в ходе выборов в первую после крушения СССР и коммунизма Государственную Думу непредсказуемо много голосов набрала казавшаяся фарсовой Либерально-демократическая партия В. В. Жириновского.

336

Лунгина Лилианна Зиновьевна (1920–1998) – филолог, переводчик с французского, немецкого, норвежского, датского и шведского языков. Среди самых ярких ее работ – осуществленный еще в 1957 году перевод книги Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». Но по-настоящему известным имя Л. Лунгиной стало после того, как в 2009 году зрителям ТВ-канала «Культура» был представлен 15-серийный телефильм «Подстрочник» о ее жизни, снятый режиссером Олегом Дорманом и оператором Вадимом Юсовым. Запись этих монологов составила книгу «Подстрочник: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана» (2010).