Работаем с полудня до апокалипсиса. Ирина Вадимовна Лазаренко

ртку. Сильный, крепкий, но с нездоровой жёлтой кожей и мутновато-горячечным взглядом. Он впечатывал каждый свой шаг в пол с силой, словно всякий раз рассчитывал, что пол окажется чуть ниже. И прижимал правую руку к нагрудному карману куртки, в котором что-то копошилось.

      Его сын всё косился на этот карман и мимовольно подбирался, точно готовился к прыжку.

      Дочь – невероятно худая девица лет тридцати или чуть старше, так туго затянутая в леггинсы и плотную майку, что можно пересчитать все её позвонки и рёбра. Даже на груди. Волосы – буйство разноцветных афрокосичек, брови широкие и почти бесцветные, глаза большие, чёрные, чуточку раскосые. Высокие скулы, впалые щёки, крупный бледный рот – лицо голодное и при том отмеченное печатью сложноуловимой утончённости. Безостановочно вертя головой, девушка колола презрительным взглядом других девушек и женщин, людских и морянских, и придушенно-свистяще шептала: «Корова! Ещё одна корова!». Тёплая куртка, подготовленная для ноябрьской Москвы, была обвязана рукавами вокруг лямки объёмного рюкзака, который худосочная девица несла с удивительной лёгкостью и на который всё время натыкался её брат.

      Девушка уколола взглядом очередную женщину, проносимую мимо пассажиропотоком, громко прошипела: «Ну и корова!», снова стала вертеть головой, сбившись с шага, а её брат в третий раз наткнулся на рюкзак. Не говоря ни слова, рванул лямку с плеча сестры, и та с ойканьем крутанулась вокруг собственной оси. Брат сунул ей рюкзак со спокойным «В руках неси, ага», получил в ответ недовольное: «Ну Та-ан!».

      Тан не походил ни на мать, ни на отца, ни на старшую сестру. Длинный каскад красно-рыжих волос – подумать бы, что крашеных, слишком уж яркий цвет, да и кожа – не то загорелая, не то просто смугловатая, какой не бывает у рыжих. Но брови и ресницы у него рыже-бронзовые. Лицо притягательно не то бесшабашной весёлостью в красивых чертах, не то какой-то неясной угрозой – не злость, не агрессия, но неуловимая тревожащая мощь. В мочке левого уха две серёжки – коготки-гвоздики. В пластичности движений, которой нет у остального семейства, сквозит сдерживаемый напор, энергичность, полнота жизни.

      Пока толпа пассажиров двигалась на паспортный контроль, мать семейства всё зыркала вокруг, точно примеряясь, с чего б затеять свару, а потом вдруг неожиданно ловко цапнула паспорт из кармана мужчины, которого несла мимо толпа. Тот ничего не заметил, а за ним в кильватере протащилась женщина с недовольно поджатыми губами. Мать семейства ухмыльнулась и вырвала из паспорта первую страницу.

      Громко хихикнула её дочь, наклонила голову – буйство разноцветных афрокосичек, завозилась в поисках смартфона. Одобрительно гыгыкнул отец семейства, поскрёб затылок длинными ногтями с траурными «улыбками», в последний быстро огляделся вокруг и наконец вытащил из нагрудного кармана жилетки взъерошенного крысёнка в мокнущих язвочках.

      – Па-ап, – простонал сын.

      Тот осклабился.

      – Чего ещё «пап»? Ты своё дело делай, сучёныш.

      И бросил крысёнка на пол.

      Рыжий вмиг перелепился лицом: ушла живость и бесшабашность, осталась сосредоточенность и… какая-то неумолимость. С рысьим проворством Тан скользнул меж людей – вправо, вперёд, ещё вправо, не глядя вниз, но двигаясь, как по нитке – и со звучным хрустом впечатал голову крысёнка в пол. На миг остановился, вызвав недовольное цоканье позади идущих и сбивая крысиные мозги с подошвы милитари-ботинка. Отец сумрачно зыркнул на сына, а тот вызывающе прищурил глаза – не понять, то ли серые, то ли сиреневые, и отвесил короткий издевательский поклон.

      – Сделал.

      Людской поток впереди замедлялся, растекался к стойкам паспортного контроля с указателем «Люди и моряне».

      – Куда ты дел паспорт? – нёсся-метался над головами женский голос. – Почему ты вечно…

      – Да хорош мне мозг сверлить! – взрыкнул мужской. – Он в кармане был!

      – В кармане, ага!..

      Мать семейства слушала, как вскипает свара, и довольно щурилась.

      Часть 1. Ведьма

      Глава 1

      (в которой чудят даже мёртвые ведьмы)

      Дина

      Она пришла к пятиэтажной «сталинке» на улице Свердлова, потому что этот дом снился ей всю ночь. Во сне она привела к нему свою давно покойную бабушку и никак не могла найти вход, а из дома звучал и звучал манящий шёпот, переходящий почему-то в треск свечного пламени.

      И вот теперь, наяву и не понимая зачем, Дина подходила к этой самой пятиэтажке, чуть поёживаясь: казалось, горгулья, охраняющая подъездный козырёк, примеряется, как бы прыгнуть прохожему на голову. Манящий шёпот и свечной треск звучали на грани слышимости, то ли наяву, то ли в воспоминании, по спине танцевали мурашки, а в городе властвовал ноябрь.

      Бабушка звала его временем одиноких фонарей и страшных сказок.

      Впервые в жизни Дина решила, что её сон должен что-то означать. И подумала, что становится похожей на свою мать: та считала, что вещие сны к ней приходят едва ли не по расписанию. Мать регулярно начинала сообщения словами