Циники. Бритый человек (сборник). Анатолий Мариенгоф

пса, о котором можно подумать, что состоит в дружбе даже с черными кошками.

      – Тут, видишь ли, не романтика, а фарс. Впрочем, в политике это одно и то же.

      Мягкими серыми хлопьями падает темнота на Театральную площадь.

      – Ихний главнокомандующий – Муравьев – третьего дня сбежал в Симбирск и оттуда соизволил ни больше ни меньше как «объявить войну Германии». Глупо, а расстреливать надо.

      Садик, скамейки, тоненькие деревца и редкие человеческие фигурки внизу завалены осенними сумерками. Будто несколько часов кряду падал теплый серый снег.

      Я упираюсь в мечтательные глаза Сергея своими – тверезыми, равнодушными, прохладными, как зеленоватая, сентябрьская, подернутая ржавчиной вода.

      Мне непереносимо хочется взбесить его, разозлить, вывести из себя.

      – Эсеры, Муравьев, немцы, война, революция – все это чепуха…

      Сергей таращит пушистые ресницы:

      – А что же не чепуха?

      – Моя любовь.

      Внизу на Театральной редкие фонари раскуривают свои папироски.

      – Предположим, что ваша социалистическая пролетарская революция кончается, а я любим…

      Среди облаков вспыхивает толстая немецкая сигара.

      – …трагический конец!.. а я?.. я купаюсь в своем счастье, плаваю по брюхо, фыркаю в розовой водичке и в полном упоении пускаю пузырики всеми местами.

      Сергей вытаскивает из портфеля бумаги:

      – Ну, брат, с тобой водиться – все равно что в крапиву с… садиться.

      И потягивается:

      – Иди домой. Мне работать надо.

12

      Большевики, как умеют, успокаивают двухмиллионное население Белокаменной.

      В газетах даже появились новые отделы:

      «Борьба с голодом».

      «Прибытие продовольственных грузов

      в Москву».

      На нынешний день два радостных сообщения.

      Первое:

      «Из Рязани отправлено в Москву 48 вагонов жмыхов».

      Второе:

      «Сегодня прибыло 52 пуда муки пшеничной и 1 пуд муки ржаной».

13

      Ольга лежит на диване, уткнувшись носом в шелковую подушку.

      Я плутаю в догадках:

      «Что случилось?»

      Наконец, чтобы рассеять катастрофически сгущающийся мрак, робко предлагаю:

      – Хотите, я немножко почитаю вам вслух? Молчание.

      – У меня с собой «Сатирикон» Петрония.

      После весьма внушительной паузы:

      – Не желаю. Его герои – жалкие ревнивые скоты.

      Голос звучит как из чистилища:

      – …они не признают, чтобы у их возлюбленных кто-нибудь другой «за пазухой вытирал руки».

      Ольга вытаскивает из подушки нос. С него слезла пудра. Крылья ноздрей порозовели и слегка припухли.

      – Вообще, как вы смеете предлагать мне слушать Петрония! У него мальчишки «разыгрывают свои зады в кости».

      – Ольга!..

      – Что «Ольга»?

      – Я только хочу сказать, что римляне называли Петрония «судьей изящного искусства».

      – Вот как!

      – Elegantiae…