Полоса тёмная. Полоса светлая. Жизнь. Оанаро Эррэдт

тихий шёпот был еле слышным. Громов с трудом улыбнулся. Лицо девушки стало расплываться перед глазами.

      – Я люблю тебя.

      Гаянэ отняла руку от своей груди, провела тонкими пальцами по холодеющей щеке Громова. На белой коже остались кровавые полосы.

      – Я тоже тебя люблю…

      Два тела, мужчины и девушки, лежали на земле, когда возле них остановились двое. Брюнет в чёрной кожаной куртке и немолодой мужчина в штатском.

      – Хороший выстрел, Котовский.

      Мужчина в штатском нагнулся, достал из-за пояса убитого наган, что-то тихо пробормотал себе под нос. Котовский повесил винтовку на плечо.

      – Вас совесть не мучает? – штатский протянул наган Котовскому. – Он не заряжен.

      – Нет.

      Котовский мельком взглянул на наган, его взгляд скользнул по лицам убитых.

      – Далеко пойдёте, Котовский.

      Штатский бросил наган и зашагал прочь к аилу. Котовский ещё немного постоял, а затем, резко повернувшись, последовал за штатским.

      Он ещё не знал, что до конца жизни ему будут сниться две счастливые мёртвые улыбки.

      Яблоневый сад

      Яблоневый сад пах жасмином. На въезде в город берёзовая роща плавно сменялась этим дивом. Яблони были везде. Дома тонули в кипенно-белой пене, расплескавшейся по берегу реки. Аромат можно было резать ножом и сдавать в парфюмерию.

      Но, кроме сада, город удивлял своей плавной и неторопливой жизнью. Само время замедляло здесь стрелки часов и ласково баюкало на своих волнах. Виктор очень быстро сумел оценить всю прелесть этого места.

      Молодой художник часами гулял по кривым улочкам и старинным набережным, принося домой эскизы и наброски деревянных и каменных построек, утопавших в зелени. А ещё портреты незнакомой девушки в соломенной шляпке с лилией, что случайно увидел в первый день из окна трамвая. И пусть на набросках были только подбородок с нежной линией губ, выглядывающие из-под соломенных полей, Степан Иваныч, старик-хозяин дома, где снимал комнату Виктор, сидя в тени развесистой яблони за небольшим полурассохшимся столиком и глядя на рисунки, восхищённо прицокивал языком и предлагал закурить крепкого самосада.

      Виктор с улыбкой отказывался, чем ещё больше восхищал деда.

      – Стойкий, хвалю! – Степан Иваныч усмехался, перекатывая в зубах "козью ножку".

      – Красиво у вас, – Виктор убирал эскизы в папку, садился рядом. – Не город – сказка.

      – Эк, сказка… – Хмурился собеседник, смотрел на вечеревшее небо, где из нежно-розовой мякоти облаков всплывала огромная жемчужина растущей луны, и замолкал, лишь иногда добавляя: – Вечером из дома не ходи. Беда будет.

      – Почему беда-то? – удивлялся юноша. – Рассказали бы хоть, Степан Иваныч. А то пугаете как маленького.

      – Не пугаю, – затянулся самосадом старик. – Сказка это. Нашего городка. В древности, бают, дело было. Татары на крепость напали, что тут стояла. Наши оборонялись, как же без того, да не выстояли. И татары эти с князя выкуп потребовали: девушек самых красивых с княжной