Небесный Стокгольм. Олег Нестеров

и не планируется. Нужно было найти мужество, пойти к Филиппычу и честно ему в этом признаться.

* * *

      В конце концов он их вызвал сам. Сдаваться было страшно.

      – Мы пока в работе, – честно сказал Антон.

      – Когда будете готовы?

      Антон бросил взгляд на товарищей:

      – Нужен еще месяц.

      Филиппыч покачал головой и посмотрел на них с сомнением:

      – Ну что, будете яйца нести или пора под нож?

      – Мы бы выбрали яйца, – сказал Кира, помолчав.

      – Ну так несите. – Голос Филиппыча вдруг изменился, стал тихим и ровным. – Вы что, с пустыми руками ко мне пришли?

      Непонятно, что произошло, но коленки стали ватными.

      – Нам нужно кое-что доделать, – неожиданно сказал Антон. – Почти все готово. Просто не хотелось показывать полуфабрикат.

      – Детский сад, – вздохнул Филиппыч. – Доделаете к понедельнику. Жду вас в двенадцать. Иначе пойдете к Николаю Николаевичу.

* * *

      Белка достала пригласительные на выставку художников-модернистов, куда ломилась вся Москва. В газетах про нее не писали, поэтому ломились с удвоенной силой.

      Все фойе Дома кино было забито модной публикой, пришло много знаменитостей, тут и там звучала иностранная речь.

      – А когда-то тут был клуб каторжан, – задумчиво сказал Кира. – Дом каторги и ссылки.

      – Интересно, зачем им клуб-то был нужен? – удивился Петя. – Опытом делиться?

      Он посмотрел на нарядных людей вокруг и попытался представить себе, как это могло выглядеть. На мгновение все предстали перед ним в арестантских робах и колпаках в полоску.

      – Тут и музей должен был быть. Планировалось воссоздать казематы Петропавловки и Шлиссельбурга. В тридцать пятом все свернули.

      – Дурацкая идея. Зато теперь, я вижу, тут другой музей, – нахмурился Антон, оглядывая картины. – Казематы по кому-то явно плачут.

      То, что висело на стенах, было действительно очень странным.

      – Абстракционисты, – предупредила Белка. – Такого вы еще не видели.

      Фамилии художников ни о чем Пете не говорили: Рябичев, Шорц, Жутовский… Но он сразу определил их в толпе, те держались особняком, многие были с бородами, длинными волосами, мрачные и молчаливые. Как ссыльнокаторжные.

      Разошлись по выставке. Некоторые картины почему-то Петю не отпускали.

      Сначала он простоял у «Портрета девушки», она явно с чем-то боролась в жизни и пока проигрывала. «Вольск» давил обреченностью и ужасом – пейзаж с бесконечной вереницей труб, затянутый желто-серой пылью. Даже «1917» тут был особенным: пугающим и непонятным. Петя сразу инстинктивно отошел от него, но потом вернулся и долго не мог уйти.

      Через полчаса встретились в буфете. Антону все активно не понравилось, и в выражениях он не стеснялся. Он заметно нервничал, понедельник наступал послезавтра, и вместо того, чтобы попытаться хоть что-нибудь придумать для Филиппыча, они пошли черт-те куда смотреть эту мазню.

      Вера стояла задумчивая – похоже, увиденное