Великий ветер. В. П. Бутромеев

шляхта знаться не хотела. Это сословие – шляхта. Шляхта жила отдельно от деревень – на хуторах. Земли было побольше: пахали, косили, вели хозяйство сами, но считали себя панами – мужикам неровня. Крестьяне, мужики ведь тоже сословие. Они над шляхтой посмеивались, но признавали ее повыше себя. Шляхта никогда не ходила в лаптях. Белорусская шляхта – явление особое, об этом можно долго рассказывать. Меня в театре, после первой читки пьесы, попросили рассказать о жизни на хуторах, так я рассказывал часа четыре, все слушали раскрыв рот, пока актеров не позвали на вечерний спектакль. И это в Белоруссии. В Белорусском театре сезон начинается с «Павлинки»: там действие происходит в семействе шляхтичей. Автор Янка Купала (настоящая фамилия Ян Доминикович Луцевич) – типичнейший шляхтич, или, как насмешливо говорят в деревне, шляхтюк. И мой дедушка, и моя мать из шляхты, хотя это особая история. Мой дедушка держался особняком, к шляхетству относился без особого пиетета. А вот рядом с нашими хуторами, то есть поселком Вуевский Хутор, уже после столыпинской реформы купил землю и завел себе хутор мужик из одной из деревень – Авдей; вот он Авдей в пьесе.

      – То есть прототип главного героя был, ты знал о нем?

      – Можно сказать, что был. Я написал рассказ о том, как его убили тогда. В ту погромную ночь. Знал о нем я по рассказам моего дедушки. Знал, что это был такой мужик, не из шляхты, по имени Авдей и хутор его рядом с нашими хуторами. Фамилия его Стрельцов, фамилия по матери Ворона. Он был очень сильный физически. Жену себе взял, красавицу, из одной деревни, молодые хлопцы хотели побить его, так он один отмолотил всю деревню. Его старшая дочь вышла замуж за хуторянина-шляхтича с наших хуторов. Но со шляхтой, с хуторянами он особо не знался; семья большая, жили они нелюдимо. Мой дедушка даже удивлялся их нелюдимости: жить, не общаясь с людьми, тяжело. Еще об Авдее рассказывали вот что. Он свою первую лошадь, кобылу, держал, пока она не умерла от старости. И похоронил ее за хутором, в ельнике: закопал, не сняв шкуру, насыпал холмик и, как говорили, только креста не поставил. Это было чудаковато: состарившуюся лошадь можно продать по дешевке – все хоть какие деньги, а шкуру, если уж лошадь сдохла, снять, отдать евреям-старьевщикам, в местечке за два-три рубля. А он держал ее, как старую собаку, которую обычно не сгоняют со двора. Мой дедушка был хорошим лошадником, он сам очень любил лошадей, он мне это и рассказал: про то, как Авдей похоронил свою первую лошадь. В коллективизацию тех, кого должны были уничтожить как класс, у нас взяли в одну ночь. Я читал про раскулачивание у того же Шолохова, там все происходило днем. А у нас – ночью. Такая погромная ночь. Я спросил дедушку, почему ночью. Он ответил, что ночью такие дела делать сподручнее, то есть удобнее. Я спрашивал: «Почему же удобнее, ведь ночью не видно в темноте?». А он говорит: «Потому и удобнее: кажется, что лиц не видно». У тех, кто раскулачивал, – списки, решения и постановления волостных сельсоветов и комбедов. То, что они должны сделать, одобрено властью, разрешено, и даже не просто разрешено, а предписано, требуется, чтобы