Колдуны. Фигль-Мигль

бы немного поспать? Или удалиться в чертоги разума?»

      «Я и без того в чертогах разума. А что такое?»

      «У меня свидание».

      «У тебя есть невеста? Буду рад познакомиться».

      «Нет, Константин Петрович, не невеста, а девушка».

      «…Ты ездишь к девкам? Как же тебе не стыдно?»

      «Нет! Она не девка. Ну, в вашем смысле».

      «Ты что, её соблазнил? Вася, нужно жениться».

      «О бля, бля, боже, как с вами трудно! Нет, я не хотел! Больше не буду! Забудьте! Друзей-то повидать можно? Константин Петрович, я с катушек того. Рехнусь, если без отдыха».

      «Конечно, повидай друзей. Отдохни».

      «Без вас».

      «Почему без меня?»

      «Вас это шокирует».

      «Что же вы такого ужасного делаете?»

      «Пьём, кричим, материмся. Скачем по столам», – добавил Вася с надеждой.

      «И всё?»

      «Не говорите, что вам этого мало».

      «Ну вот если бы это столы у вас скакали… Запомни, Вася: столоверчения я не потерплю».

      «Если б я ещё знал, что это такое…»

      «И не нужно тебе знать».

      «Как насчёт того, что незнание не освобождает от ответственности?»

      «Я и забыл, ты же правовед».

      Слышал я незадолго до смерти историю о правоведах: напились компанией до положения риз, попали на Удельную и начали бесчинствовать. Заводила обнажил шпагу и член и, размахивая тем и другим, ходил по станции и мочился. Его арестовали и повезли в участок, он с помощью товарищей отбился, вернулся на станцию, избил начальника станции, и в итоге потасовки сам был избит до потери сознания.

      «…Не думал, что до революции так весело жили».

      «Их всех выкинули из Училища, можешь не сомневаться».

      «Да, и могу представить, как вы радовались. Послушаешь вас, Константин Петрович, так прямо хочется – вот назло – самому по Удельной бегать, со шпагой и этим самым. Наперевес».

      «Видишь, сам смеёшься. А что до “назло”, так и починовнее тебя господа отличались, как глупые мальчишки; и сами не хотели, а бесчинствовали. Ущерб это в человеческой душе, Вася. Не будешь же ты уподобляться животному?»

      «А вот и буду! буду! И бесчинствовать! Поеду сейчас на Думскую и стёкла в кабаках побью!»

      Этим планам не суждено было сбыться.

      Вася уже сворачивал в проулок, ведущий к дому, уже шагнул на протоптанную через газон дорожку – я даже не успел его одёрнуть, я редко выходил победителем из борьбы за сохранность зелёных насаждений, – и после этого всё произошло очень быстро: звуки борьбы и крики где-то над головою, тяжёлое падение дёргающегося тела; и вот Вася, отскочивший, отшатнувшийся, одурело рассматривает брызги крови на своих руках и одежде. Когда он повернулся с явным намерением убежать, я не дал ему это сделать. Уже собирались зеваки, уже снимали происходящее на мобильные телефоны, уже появился, как из-под земли, патруль. Нет, бежать было поздно. А взять себя в руки – не мешало бы.

      Когда пришло время объясняться с молодым, но уже ко всему безразличным полицейским следователем (и этот без