Год во льдах. Мария Пчелина

день, занялся ночлегом. Выкопал яму в земле у подветренного склона, чтоб ветром не продувало. Настлал внутрь хвои, поверх пару досок поставил. Не дом, но хоть что-то. Завтра попробую развести огонь, если найду трут и сухие ветки.

      Судьба остальных всё так же неведома.

      Запись писаря Фёдора Пустозёрова

      Год 1694, августа, день третий с момента кораблекрушения

      Ночью заморозило. Утром трава и кусты в инее, воздух колкий, хрусткий. Морская вода ещё плещется, но лужи на суше покрылись коркой льда. Это худо – значит, холода идут.

      С рассвета решил идти искать судно. Раз море выбросило доски, то и сам "Святой Архангел" где-то рядом. Шёл вдоль берега, продирался сквозь камни и кустарник, чуть не угодил в трясину. Лагуну увидел только под вечер: куски мачт, снасти, бортовые доски зажаты в ледяных пластах, будто сама природа намеренно связала корабль.

      Корпус переломан, но, быть может, трюм ещё держится. А если так, то там могут быть инструменты, топор, возможно, даже порох сухой – хоть немного, для разведения огня. Может, аптечка уцелела, пусть и малая.

      Но вплавь туда не добраться – лёд слишком тонкий, а я слишком слаб, да и море этого не простит. Надо соорудить какое-нибудь судёнышко. Сани не пойдут – снег ещё не лёг, а вот плот можно сбить, если досок хватит.

      На завтра решил заняться этим.

      Рутина нынче проста: днём искал корабль, сухари сушил на камнях, проверил яму – худа не стало, но ветру поддаётся. Завтра надо углубить её, да ещё бочек к ней докатить, чтоб хоть как-то укрыться.

      Был бы хоть нож, хоть клинок какой – в лесу нарезать ветвей для защиты. Но у меня только руки да немного надежды.

      Запись писаря Фёдора Пустозёрова

      Год 1694, августа, день пятый с момента кораблекрушения

      Два дня трудился, сбивая плот. Нашёл на берегу несколько длинных досок, перебитые куски реев, даже старую бочку, что пошла трещиной. Сначала скреплял морскими узлами, но потом отыскал среди выброшенного ящик с гвоздями – видимо, вынесло из трюма. Гвозди хоть и ржавые, но крепкие, забивал их камнем, пока не удалось стянуть настил как следует.

      Сегодня утром решился идти к судну. Взял шест, оттолкнулся от берега и поплыл. Плот ходил по волне, как щепка, но держался.

      Корабль, когда подошёл ближе, выглядел страшно. Часть палубы расколота, мачты сломаны, такелаж болтается в обледенелых петлях. Воды в трюме было по пояс, но на полубаке, застрявшем в льду, кое-что сохранилось.

      Сперва нашёл топор – он застрял в переборке, будто кто-то пытался удержаться, прежде чем волна его смыла. Потом отыскал ещё горсть гвоздей, несколько кусков парусины. И ружьё – намокшее, но, быть может, ещё годное. Пороха, правда, не нашёл, только холщёвые патронные мешки.

      А дальше увидел их.

      Два тела, прижатых обломками к борту. Один матрос – не разглядел, кто, лицо не видно, руки растопырены, как у краба. Второй – кормщик, Игнат Лазарев. Узнал его сразу по кафтану с серебряными петлицами. Глаза открыты, но без жизни.

      Я один.

      Доплыл обратно тяжело, руки дрожали, но дотащил добычу. Теперь хотя бы есть топор,