Наука любви и измены. Робин Данбар

другого человека, оценивать возможную реакцию, размышлять о подоплеке того или иного поступка и даже время от времени пытаться понять, что движет нами самими (хотя о последнем, как подметил еще Фрейд, мы стараемся не слишком задумываться).

      Мы способны на это только потому, что обладаем мозгом гораздо крупнее (в пропорции к телу), чем у любого другого животного. Да и в абсолютных размерах мозга мы – почти чемпионы (нас обошли только киты и слоны). Даже у гигантских динозавров мозг был меньше человеческого. Конечно, надо понимать, что размер – это только полдела. Хотя мозг у китов крупнее нашего, у них он устроен по-другому: нейронов в коре головного мозга – том внешнем пласте, где происходит все самое сложное, – у них на один слой меньше, что для интеллекта весьма существенно. Как бы то ни было, их мозг, как и наш, отвечает за общение. Наш мозг – своего рода полурациональный компьютер, форматирующий ту сугубо эмоциональную, порожденную нейроэндокринной системой составляющую, которую мы рассмотрели в прошлой главе.

Сколько стоит постоянство?

      Производство и поддержание в рабочем состоянии крохотных нейронов обходятся организму очень дорого. Даже в состоянии покоя они тратят в среднем в десять раз больше энергии, чем остальные клетки организма, а когда мы активно думаем, они ее буквально сжигают. Поддержание нерва в состоянии готовности, чтобы он мог тут же включиться от сигнала другого нерва, – чрезвычайно дорогое удовольствие. К тому же после каждого обмена импульсами в нервных клетках приходится заменять нейромедиаторы. Обезьяны платят эту цену за возможность жить большими стаями. У каждого вида приматов средний размер социальной группы напрямую коррелирует с размером мозга представителей этого вида, а точнее, с величиной неокортекса («новой коры» головного мозга – наиболее «думающей» его части): чем большей группой живут особи данного вида, тем больше у них неокортекс. Когда мы с Сюзанной Шульц решили взять для сравнения с обезьянами (которые считаются самым умным – не считая человека – отрядом во всем животном царстве) представителей других отрядов млекопитающих и птиц, мы ожидали, что соотношение окажется тем же, что и у приматов: чем больше типичная численность стаи, тем крупнее мозг. К нашему удивлению – и поначалу даже к испугу, – все оказалось не так. Ни в одном из рассмотренных нами семейств млекопитающих или птиц не обнаружилось никакой связи между размером мозга и численностью стаи. Напротив, выяснилось, что социальное устройство у видов, имеющих наиболее крупный мозг, – это постоянная пара. Такая картина наблюдалась в каждом из трех крупнейших отрядов млекопитающих, которые мы проанализировали: у хищных, копытных и рукокрылых, – а также у птиц.

      Вначале тот факт, что именно у моногамных видов оказался самый большой мозг, нас очень озадачил. Мы предполагали, что для поддержания множества связей, которые существуют у каждой особи в полигамной системе или при промискуитете, требуется гораздо больше мозговых усилий. Как-никак, самцы не только спариваются сразу со многими самками, но и держат оборону от всех остальных самцов-соперников внутри сообщества;