Бандитский Петербург. 25 лет спустя. Андрей Константинов

получали какой-никакой казенный паек, прокуратура осуществляла надзор. Отличало работу карающего органа разве что отсутствие чернил (писали карандашом) да листы бумаги, на обратной стороне которых ныне можно разглядеть обойный рисунок или план топографической карты из школьного учебника. В блокадном городе не было не только хлеба, но и бумаги.

      Суды и трибуналы работали бесперебойно. Правда в отличие от приговоров обычных народных судов (они были редки, но даже и в военный период формально могли быть обжалованы и пересмотрены) приговоры трибуналов являлись окончательными и обжалованию не подлежали. Случались при этом ошибки, «перегибы» и аресты по ложному обвинению? Разумеется. Людей задерживали по доносу, за неудачный анекдот, за вылитые в окно нечистоты, за унесенное с режимной территории полено… За то, чего нам, нынешним, и не понять. И все же… Наше дело думать и помнить. Никак не судить.

      По одной из версий, термин «мародер» появился в годы Тридцатилетней войны (1618–1648). Его связывают с солдатами-наемниками немецкого генерала Иоганна Мероде, которые пользовались военным положением для циничного разграбления населения захваченных городов. В XVIII веке слово прижилось и в России, где оно чаще звучало в более понятном русскому уху созвучии «миродер».

      Вот только… Назови хоть так, хоть эдак – все едино: мародерство в нашей стране считалось мало того что ремеслом презираемым (сродни «лихоимству» – греховной страсти, заключающейся в приобретении выгоды за счет затруднительного положения ближнего), но и официально признавалось уголовно наказуемым деянием. К сожалению, ленинградским милиционерам в годы блокады пришлось столкнуться и с этим, новым для себя типом преступлений.

      Мародеры обворовывали мертвых на улицах, в моргах, на кладбищах. Да что там? – Везде, где представлялась такая возможность. Чаще всего хватали верхнюю одежду и обувь, но бывали случаи, когда бесхозные трупы раздевали буквально до нижнего белья. Налетали, аки вороны на падаль. Действовали методично, быстро, опасаясь быть застигнутыми на месте преступления. Если примерзшие валенки не снимались – запросто могли отпилить покойнику ноги. Обручальное кольцо уносили вместе с отрубленным пальцем… Еще более отвратительными становились эпизоды, связанные с «раздеванием» живых людей, упавших на улице вследствие временного упадка сил или голодного обморока. Понятно, что лишив таких людей шапки, пальто и обуви, преступники обрекали их на предсказуемую смерть. Впрочем, в те страшные дни смерть была «предсказуема» повсюду.

      К мародерству «классическому» в блокадном Ленинграде была приравнена и спекуляция. Здесь применительно к тем случаям, когда отдельные преступные элементы, устраиваясь в торговые и распределительные организации, расхищали продукты, а затем обменивали их на рынках и стихийных толкучках на ценные вещи, одежду, предметы роскоши. Военный Совет в своем специальном постановлении расценил эти действия как «мародерство», установив