Бандитский Петербург. 25 лет спустя. Андрей Константинов

арестован и приговорен к пяти с половиной годам лишения свободы за две неосторожно адресованные жильцам своего дома фразы, в коих суд углядел признаки статьи 59-7 ч. 2 УК («Пропаганда или агитация, направленная к возбуждению национальной или религиозной вражды или розни»).

      По мере сжимания блокадного кольца и приближения зимы криминогенная обстановка в городе начала стремительно меняться. В худшую, разумеется, сторону. Виной тому – добавившиеся к непрерывным бомбежкам и артобстрелам еще два страшных врага – Голод и Холод. Именно эти «враги» толкали на преступления как отчаявшихся, ранее не судимых граждан-одиночек, так и участников хорошо оснащенных и вооруженных преступных групп, пополняемых за счет дезертиров, профессиональных уголовников и бежавших из мест лишения свободы осужденных. Противостоять «профессионалам» было особенно трудно в условиях повсеместной нехватки горючего, жесткого лимита расходования электричества, отсутствия телефонной связи, невозможности проведения агентурной работы, дефицита кадров. А самое главное – в силу ужасающего физического истощения личного состава. Милиционер – он, конечно, в первую очередь, человек служивый. Но во вторую – все-таки, человек живой. И хотя сотрудников милиции изначально и приравняли к военнослужащим, с ухудшением продовольственной ситуации в городе пищевое довольствие они стали получать не как бойцы передовой, а по нормам, установленным для караульных частей и тыловых учреждений армии. Разница по тем временам – огромная!

      В октябре 1941 года на одного милиционера в день было положено в граммах: хлеба – 600, мяса – 75, рыбы – 50, крупы – 70, макарон – 20, комбижира – 20, масла растительного – 20, овощей и картофеля – 400. (При том, что рыбы не было вовсе, а в качестве альтернативы 400 граммам дефицитнейших овощей предлагались жалкие 40 граммов крупы). Но вскоре и эти нормы были сокращены: с 8-го ноября выдавалось по 400 граммов хлеба и 50 граммов мяса, с 20-го ноября хлебную «пайку» урезали до 300 граммов.

      Как результат, один из участников совещания, проходившего в январе 1942 года в Обкоме ВКП(б), эмоционально сетовал: «За последнее время в связи с плохим питанием мы в городе не имеем охраны. Я ходил по району в час ночи, абсолютно никого нет. Можно делать что угодно. Я разговаривал с начальником отделения милиции, и он говорит: уходит милиционер на пост и говорит: пошлите за мной, боюсь свалиться». И хотя возмущенный столь нелестной ремаркой член Военного Совета Ленинградского фронта Алексей Кузнецов, вспылив, назвал эти слова «враньем», факты, к сожалению, свидетельствуют об обратном.

      Так, к примеру, на сотрудников милиции возлагалась обязанность подбирать на улицах города ослабевших от голода людей. Подбирали? Увы, в блокадную зиму 1941 – 1942-го крайне редко. А зачастую и вовсе падали рядом сами. В блокадном дневнике ленинградской поэтессы Веры Инбер встречается следующая запись, датированная все тем же январем 1942-го: «…милиционеров приносят в приемный покой прямо с поста. Они умирают, не успев даже