Наследие Рэйны. Дорога за грань. Даниил Рубинчик

почти ничего не осталось. Невозможно. Энтисай при всем их могуществе не могут коснуться Творца, им трудно даже увидеть друг друга, и это в межпространстве. Но этот смог, причем дотянулся отсюда. Чего он хочет? Что он…

      Боль ушла. Тьма. Покой.

      Рэйна проснулась. Выплыла из небытия, пытаясь вспомнить, что произошло. Что-то было не так. Боль… Она ушла. Туман в голове слегка прояснился, но мысли всё еще путались и ускользали. Ее ошибка и века страданий, это ведь не сон? Ее руки. Не эти идеальные пальцы, что вцепились в одеяло, настоящие руки, они… нет, все по-прежнему, они бесполезны, ушла только боль. После мгновенной вспышки надежды отчаяние вгрызлось в нее с десятикратной силой. Она взвыла, чувствуя, как слезы льются по щекам и она не может их сдержать; это свойственно Детям Стихий и людям, так же откликалось и ее тело, созданное по подобию их тел.

      И только тут Рэйна заметила, что в комнате она не одна. Энтисай. Он по-прежнему здесь.

      – С пробуждением, Рэйна, – он подошел и присел рядом. – Я Этрел Эль-Меар, но можешь называть меня Альмаро, в этом мире мне так привычнее. Я пришел, чтобы помочь тебе. Как себя чувствуешь? Ты проспала двое суток. Понимаешь, где ты? Знаешь, кто ты?

      – Да. Подробности ускользают, но в целом – да. Что ты сделал?

      – Всего лишь убрал боль. Это временно, потом она вернется. Я не могу вылечить тебя, и никто не может, мне жаль, Рэйна, правда. Я все гадал, как ты могла отделить этот мир, сделать его закрытым для всех, даже таких, как я. Теперь вижу. Ты закольцевала его, замкнула нити этого мира на самих себя, они не связаны с нитями соседних миров, потому что ведут обратно сюда. Хитро. Но все Стихии всех миров тоже были едины, а тут ты их оторвала, отрезала от общего. Сама их плоть сопротивлялась, все шесть впились в твои руки. Почему ты не остановилась?

      – Я любила этот мир. Он мой первый. И тут есть люди, мои собственные дети, созданные мной лично, Стихии в этом не помогали. Мне было бы невыносимо жаль это терять. Я думала, боль – это лишь боль, раны заживут, я ведь Творец.

      – Я понимаю тебя, мы, энтисай, тоже можем любить, а любовь порой лишает рассудка. Лишь безумец согласился бы терпеть такую боль. Я вижу твои настоящие руки, они превратились в месиво крошечных осколков. Мне всякое пришлось пережить, но я и представить не могу, как страдала все это время ты. Даже Творец не восстановится после такого. Будь ты кем-то другим, Плирос мог бы пересобрать тебя, конечно, по-своему, но все же. Ты стала бы иной, но вновь полноценной. Но ты и сама знаешь, с вами он не может взаимодействовать.

      – Плирос?

      – Пустота.

      – Пустота никому не может помочь, она лишь пожирает, разрушает.

      – Все не так. Мир намного сложнее, ты просто не видишь. Вы живете в том единственном слое, что лежит вне Плироса, в том, что вы зовете изнанкой, и лишь слегка проявляетесь в том, что считаете внешней стороной. Когда что-то исчезает из этого слоя, для вас оно потеряно, уничтожено, но оно продолжает жить во множестве слоев, недоступных вашему взгляду.

      – Слоев?

      – Можешь