Этот неистовый русский. Эдуард Хруцкий

расхаживал по пустой учительской.

      – Господин Харлампиев, позор! Вы лучший ученик, кандидат на медаль и вдруг цирк – «Три-Арнольда-Три». Надо отдать справедливость, работаете вы превосходно… А знаете ли вы, чем вам это грозит?

      – Знаю, Апполон Дмитриевич.

      – Волчий билет. Да-с, волчий. Зачем вы это делали?

      – Зарабатывал деньги для учёбы в Москве.

      – Так-с. Пока об этом знаю один я. Знаю и молчу. Да-с, молчу, но вы должны уйти из цирка.

      – Хорошо, Апполон Дмитриевич.

      – Идите, голубчик, и помните наш разговор.

      Аркадий ушёл, а инспектор поехал домой. Переодевшись в парадный мундир, отправился к попечителю хлопотать о зачислении Аркадия Харлампиева, как лучшего ученика, в Художественный институт на казённый счёт.

      И вот наступил день, когда в актовом зале гимназии загремела музыка. Выпускной бал. Завтра они уже не будут гимназистами. Завтра снимут сине-голубые мундиры и, возможно, заменят их на студенческие тужурки.

      После бала к Аркадию подошли инспектор и Ильин.

      – Значит, так, Харлампиев, – инспектор на минуту замялся. – Мы с господином Ильиным были у его высокопревосходительства, говорили о тебе. Он вспомнил выставку, написал прошение. Вот ответ. Тебя зачисляют в Строгановский институт на казённый счёт.

      – Апполон Дмитриевич… – голос у Аркадия сорвался.

      – Полно, дружок. Полно, езжай, учись.

      И инспектор крепко пожал руку бывшему гимназисту. По дороге домой Харлампиев думал о том, как часто мы бываем несправедливы к людям.

      И вот снят мундир. Сосед-портной сшил Аркадию первый штатский костюм. Уложен чемодан, выслушаны наставления матушки, куплен жесткий плацкарт до Москвы. До свидания, Смоленск! Поезд уносил его навстречу новой жизни. А какой она будет? Время покажет. Шёл 1906 год.

      Господин живописец

      Перед Москвой поезд прибавил скорость. Клочья дыма запутались в перелесках. За окном замелькали дощатые платформы, весёленькие дачки. Шлагбаум, замызганная лошадёнка, и пошли дома из красного кирпича, похожие на казармы.

      Аркадий волновался. В его воображении Москва рисовалась огромной и непонятной. Но вот поезд замедлил ход. Замелькали на перроне белые фартуки носильщиков.

      – Вот она, матушка, – вздохнул за его спиной человек в акцизной фуражке. – Прибыли.

      Аркадий взял свой тощий портплед и шагнул со ступеньки на крашеную платформу.

      «Вот он первый шаг в новую, необычную жизнь», – подумал он.

      Бежали носильщики, ресторанные артельщики-татары в белых куртках волокли куда-то подносы с шампанским, тут же суетились извозчики, солидно прохаживались кучера с собственных выездов. Аркадий вздохнул и нырнул в это суетливое разноголосое море. Он расстегнул пальто, сдвинул на затылок шляпу. Чёрт возьми, он теперь москвич!

      И он пошёл сквозь толпу, не отводя глаз от случайных взглядов прохожих.

      По рекомендательному письму отца Аркадий очень недорого снял комнату