Безупречный злодей для госпожи попаданки. Дарина Ромм

давать зелье, ускоряющее рост волос, они лишь чуть ниже ушей. Беда в том, что в этом мире отрезать волосы могут только рабыне или преступнице – это мне лекарь рассказал.

      Таращу на старшую испуганные глаза, и в этот момент кто-то из девушек кидает нам платок. Старшая хватает его и молниеносным движением накручивает мне на голову, прикрывая остриженные волосы. Вся повозка дружно выдыхает, и мы снова начинаем прислушиваться к происходящему снаружи.

      – Права не имеешь! В повозке приличные женщины из моего дома, на свадьбу их везу, – это рычит наш бритоголовый возница, и полог снова задергивается.

      Короткая пауза, и второй голос подозрительно тянет:

      – Женщины из твоего дома? Да я тебя знаю! Ты у Али Меченого служишь. Откуда у раба свой дом?!

      – Ты, огрызок хвоста грикла! Где ты у меня рабское клеймо нашел?! Зенки с утра залил и не видишь дальше своего носа, болван! – орет бритый.

      Уй-й! Сейчас он разозлит мужика, и тогда обыск нам обеспечен!

      Словно подтверждая мои слова, стражник ледяным тоном произносит:

      – Оскорблять меня вздумал?!

      Старшая в отчаянии закатывает глаза и сквозь зубы стонет:

      – Идиот Евлин! Пропадем же!

      Секунду я смотрю на нее, затем решаюсь – встаю и отдергиваю полог. Прикрываю рукой глаза и несколько секунд жмурюсь от ударившего в лицо солнца. Перевожу взгляд на стоящих у повозки мужчин – бритого Евлина и высокого плечистого стражника лет тридцати в кожаных доспехах. У обоих злые лица. Стражник держится за рукоять короткого меча, Евлин положил ладонь на висящий на поясе нож.

      Делая вид, что поправляю платок, я разворачиваю руку запястьем наружу, и взгляд стражника цепко впивается в мою гладкую, без отметины рабского клейма, кожу.

      Я робко улыбаюсь, опускаю глаза и шепчу:

      – Дядюшка, что случилось? Бабушка волнуется, у нее опять заболело сердце…

      Из-под ресниц смотрю на задумчивое лицо стражника. Он тоже смотрит на меня: взгляд карих глаз пробегает по моей одежде, обуви, проходится по щиколоткам, коротко задерживается на них и неспешно идет вверх. Обжигает кожу на плечах, шее и застывает на лице. Несколько секунд мы смотрим друг на друга: я – из-под ресниц, он, не скрываясь, – в упор.

      Мои губы чуть растягиваются в легкой улыбке, и, затрепетав ресницами, я в смущении опускаю глаза.

      – Племянница, немедленно скройся! – рявкает Евлин и тянется задернуть полог.

      – Но бабушке плохо, дядя! – я округляю глаза и беспомощным оленьим взглядом смотрю на застывшего стражника.

      Неожиданно из повозки звучит дребезжащий, совершенно старческий голос:

      – Что там, внучка? Когда же мы поедем? Ох, мое сердце!

      – Простите, бабушке плохо – она совсем старенькая и очень слаба. Но так хотела побывать на свадьбе своей любимой внучки, что папа не смог ей отказать… Возможно, это ее последнее желание, – шепчу я несчастным голосом.

      Снова робко улыбаюсь задумчиво глядящему на меня стражнику. Бросаю предупреждающий взгляд на хмурого Евлина и скрываюсь в повозке, плотно задернув за