Полубородый. Шарль Левински

и я думал, что Поли теперь послушается, но он всё ещё сомневался и сказал: когда так тихо говорят, можно и ослышаться и принять сказанное за желаемое, а если ты и не ослышался, то в бреду человек может наговорить глупостей, и Гени, наверное, говорил то, что ему примерещилось. К тому же: что тут может сделать Айхенбергер, ему же кто-то должен всё объяснить. Я же считал, что как раз это служило доказательством, что Гени был в своём уме. Сам бы я до этого не додумался, но ведь Айхенбергер был как раз нужный человек. Потому что богатые люди умеют разделывать мясо, когда им захочется кровяной колбасы, а Айхенбергеру часто хочется. Об этом-то Гени и подумал, что так тому и быть, если он хочет выжить, и что Айхенбергер лучше всех обращается с ножом при разделке мяса; у него и нож самый острый в деревне.

      Не успел я всё это растолковать Поли, как вернулась наша мать с водой. Она сперва не поверила, что Гени что-то смог сказать, потому что он опять лежал тихо, только веки изредка подрагивали. Но когда мать опять поднесла к его губам кружку, он впервые сделал глоток. И это было как доказательство. Она попросила пересказать ей, что советовал Полубородый, и хотя Поли продолжал говорить, что у того не все дома, что это с первого взгляда видно, и хотя я был младший и никто меня никогда не слушал, она решила, что надо сделать так, как велит Гени; может, то была его последняя воля, и её надо исполнить.

      Итак, я побежал к Айхенбергеру, и он прихватил с собой свой острый нож, а Поли привёл Цюгера с его пилой, и близнецы Итен тоже явились, с обиженными лицами. Вообще многие деревенские хотели при этом присутствовать. Четверо мужчин снова переложили Гени на стол, и он при этом не издал ни звука, только когда младший Айхенбергер дотронулся до сломанной ноги, он хотел вскрикнуть от боли, но из него вырвался только хрип. Стол вынесли на улицу, потому что на солнце лучше видно, что делаешь, и чтобы не учинять в доме беспорядка.

      Наша мать очень осторожно размотала со сломанной ноги старую рубашку. Тесто было теперь не белым, а красным от крови, к тому же оно затвердело, и ей приходилось оббивать его, как яичную скорлупу, что, конечно, тоже причиняло Гени боль. Когда глазам открылось то, что было под тестом, кого-то позади меня стошнило, не знаю, кто это был; я не оглянулся, чтобы не сводить взгляда с ноги.

      Люди обычно не бывают разноцветными, они же не бабочки и не цветы, только глаза у всех разные и иногда волосы. Кари Рогенмозер рассказывал, что видел однажды в Шинделлеги женщину с огненно-красными волосами, она умела колдовать, но он тогда был пьян, как и в большинстве случаев. Но когда снова протрезвел, то отчётливо помнил, как волосы горели пламенем, и божился в этом.

      Я думаю, Господь Бог не сотворил людей разноцветными, потому что они отличаются друг от друга не по цвету, не то что животные, которых множество видов.

      Нога у Гени была разноцветной: зелёной, и жёлтой, и красной, и чёрной, с белыми пятнами от теста, а там, где до неё дотрагивались, выступал гной. Это было настолько отвратительное зрелище, что вонь разъедала даже глаза, не только нос.