а к тому, почему мы с Владом оказались вдвоём. И нам одним посчастливилось… Да. Только мы остановились у перевала с предвкушением блаженно отдохнуть, как Влад и говорит: «Командор, глянь – Ми-ша,» – с ба-альшим таким удивлением в голосе. Я оборачиваюсь: возле камушка на задних лапках стоит медвежонок, и передние у него, как у суслика, подняты. И смотрит он вовсе не в нашу сторону. И с той стороны, куда обращена его мордашка, из-за камня выбегает ещё один такой же крохотуля симпатичный. Он-то нас и заприметил. Тут же поделился информацией с братишкой и оба они – обрадовались! – побежали к нам. Влад же, напротив, почему-то не обрадовался и сердито закричал на них: «Гей, у-у, ба!» – и ещё другими всякими словами стал ругаться, которых, впрочем, по малости своей медвежата знать не могли и потому внимания не обращали. Я говорю: «Влад, ты чего орёшь-то? Возьмут да убегут, и не успею я на плёнку их заснять.» – Сам между тем быстренько достаю фото- и киноаппарат. «Погоди орать, Влад.» А он: «Сам дурак! И кино твоё дурацкое! Там мамаша их!» И тут из-за камня поднялась огро-омная медведица, сама бурая, а на груди треугольная манишка, не то галстучек, не то передничек. Кто её знает, что там за камнем происходило – то ли в гости к кому явилась, то ли сама по себе завтракала. Встала она на задние лапы и сказала: «А-а-а-р-р! Вот вы какие!» – и без промедления кинулась за медвежатами вслед. Влада такое ейное поведение возмутило донельзя: он стал шуметь пуще прежнего, топать ногами и на меня кричать: «Кончай ерундой заниматься! Ракетницу доставай!» У нас сигнальная ракетница была с собой. Я Владу: погоди ты! А сам снимаю на камеру. И вижу я в телевик крупным планом, как она бежит – две лапы вперёд, потом зад заносит, две лапы вперёд и снова зад заносит. Точно с тем, чтобы вовремя остановиться. Догнала медвежат и на бегу же медвежатам по макушкам. Левой лапой – правого, правой – левого. И они в разные стороны покатились – то ухо вниз, то ухо вверх. Сели, смешные такие, и с недоумением на мамашу свою воззрились. Мамаша лишь чуть притормозила – глянуть на своих неслухов, и дальше – к нам. И я через объектив вижу только морду её, затем только глаз… Влад мне кричит: «Стреляй, гад! Стреляй, паразит!» И меня словно водой окатили студёной. Понял я, что без ракетницы вряд ли обойтись. Дальше для меня происходило, как в замедленном кино. Камера – я её не бросил и не положил, я просто разжал пальцы – как осенний листочек легонько скользнула вниз, в этот момент я уже сдёрнул рюкзак с плеч, перевернул его, вытряхнул содержимое, выхватил ракетницу, скрутил с неё колпачок – а камера всё ещё летела к земле, – прицелился (и вот тогда только время стало тикать по-прежнему: камера достигла земли и юркнула плашмя в траву). Медведица остановилась метрах в десяти (потом мы замерили – восемь оказалось) и я, не отрывая от неё глаз, спрашиваю у Влада: «Чего орать перестал? Говори – стрелять, нет?» Влад: «Стой-стой-стой! Тихо-тихо, – и медведице: – Пошла, пошла, пошла отсюда…» И так мы стоим – я целюсь, Влад зубы медведице заговаривает. Наконец она как бы нехотя