Проклятое дитя. Оноре де Бальзак

это, пожалуй, не преждевременные роды!

      Граф в бешенстве затопал ногами, так что задрожали половицы, а графиня ущипнула лекаря.

      «Ах, вот в чем дело!» – подумал Бовулуар.

      – Значит, надо, чтоб это были преждевременные роды? – еле слышно спросил он графиню, и она кивнула головой, как будто не смела выразить свою мысль словами.

      – Мне все еще неясно… – рассуждал лекарь.

      Как всякому искусному акушеру, Бовулуару не трудно было узнать, что перед ним женщина, впервые «попавшая в беду», как он говорил. Хотя стыдливость и неопытность, сквозившие в каждом жесте графини, открыли ему ее целомудренную чистоту, хитрый лекарь воскликнул:

      – А вы, сударыня, так ловко рожаете, будто всегда только этим делом и занимались.

      Граф сказал тогда с ледяным спокойствием, более страшным, чем гнев:

      – Дайте сюда ребенка.

      – Не отдавайте ему, ради Господа Бога не отдавайте! – взмолилась мать, и почти звериный ее крик пробудил в добром и мужественном сердце низенького костоправа сострадание, привязавшее его больше, чем он сам думал, к этому высокородному младенцу, которого отверг родной отец.

      – Ребенок еще не родился. Что по-пустому спорить? – холодно ответил он, заслоняя собою младенца.

      Удивляясь, что новорожденного совсем не слышно, лекарь внимательно смотрел на него, опасаясь, что он уже умер. Граф заметил обман и ринулся к постели.

      – Лик Господень, пресвятые мощи! Отдай мне его сейчас же! – воскликнул сеньор, вырывая из рук врача невинную свою жертву, издававшую слабый писк.

      – Осторожней! Ребенок очень слабенький, он почти без дыхания, – сказал мэтр Бовулуар, ухватив за руку графа. – Несомненно, он не доношен, родился семи месяцев.

      С нежданной силой, порожденной порывом жалости, он разжал пальцы графа и сказал ему на ухо прерывающимся голосом:

      – Избавьте себя от преступления: он и так жить не будет…

      – Негодяй! – запальчиво воскликнул граф, у которого лекарь вырвал из рук младенца. – Да кто тебе сказал, что я хочу смерти своего первенца? Разве не видишь, я ласкаю его?

      – Подождите, когда ему будет восемнадцать лет, тогда и ласкайте его таким вот образом. Окрестите-ка его поскорее, – добавил он, озабоченный своей собственной безопасностью, ибо он узнал сеньора д'Эрувиля, который, разгорячившись, позабыл изменить свой голос. – Окрестите поскорее и не говорите матери, какой я приговор ему вынес, а не то вы убьете ее.

      Слова эти спасли младенца, ибо предсказания лекаря о неминуемой смерти недоноска преисполнили графа тайной радости, и он весь встрепенулся, невольно выдав свое удовольствие.

      Бовулуар поспешил отнести новорожденного к матери, лежавшей в обмороке, и укоризненным жестом указал на нее, желая припугнуть графа, который довел жену до такого состояния. Графиня лишилась чувств, услышав, о чем они шептались, ибо нередко бывает, что в критические