Овечки в тепле. Анке Штеллинг

может быть, чтоб это была правда.

      Я просто не верю.

      «Ничто не длится вечно».

      «Дети стоят денег».

      «Человек человеку волк».

      И: «Своих овечек надо держать в сухом месте».

      Не угодно ли ещё что-нибудь из этих мудростей, Беа?

      Беа меня не слышит, она в школе. Ещё в школе, и я пока могу сидеть здесь в покое и писать.

      Я сижу в своём чуланчике, вообще-то это кладовка, которая в наши дни уже ни для чего не нужна. В наши дни в таком месте обычно устанавливают стиральную машину. Но у нас по-другому, у нас здесь сидит Рези и курит. Курит и тюкает по клавишам своего ноутбука, который того и гляди испустит дух. Часы в нём уже остановились, притом что это самое простое в компьютере, нет? Интернет тоже надолго пропадает, но это нормально, связи легко уязвимы и рвутся, я тоже была частью сети.

      «Опять изображаешь жертву», – шепчет во мне Ульф.

      Да, это верно, я исправлюсь: я сама виновата. Этому ящику уже двенадцать лет, а известно же, что такие устройства в наши дни не рассчитаны на долгий срок службы, самое большее раз в пять лет надо обзаводиться новым.

      «Сама виновата, вот и расплата», как говорят дети.

      Они поют это хором в детском саду, когда за кем-нибудь пришли.

      «Забирают, виновата, вот тебе расплата!» – потому что ребёнок, которого забирают, выходит из игры.

      Кто-то же должен быть в этом виноват.

      В отличие от детсадовских детей, я пока держу себя в руках. Стискиваю зубы, чтобы не отвечать на их дружное пение.

      Дети, как я думала, поют всё, что в голову взбредёт, когда день тянется долго, а день тянется долго, семь часов, столько можно выдержать, только объединившись в «мы», они и поют от души, всё подряд, даже всякую чепуху.

      Что такое, например, «чибутня»?

      «Чибутня, чибутня, догони меня!» тоже годами оставалось без комментариев, но теперь скидка на детство уже не действует, та фора на ограниченность и безгласное самоуспокоение, призванное расслабить мой мозг при помощи постоянно нарастающей частоты вибрации, слышишь, Беа, это уже не работает, это уже не массаж, это пытка.

      Отныне я отказываюсь от формул успокоения, больше никаких «Да я понимаю» или «Как-нибудь уладится», или «Не так уж и плохо», «Всё обойдётся».

      Теперь формула гласит: «Ничего не будет хорошо», «Довольно, чёрт возьми» и «Всё к свиньям».

      Я буду называть вещи своими именами и больше ничего не сдерживать.

      В то короткое время, что мне ещё осталось, пока не начал звонить домовладелец и толпами водить по квартире новых потенциальных арендаторов, я непрерывно буду говорить правду, и я уже сейчас замечаю, насколько благотворно это на меня действует. Мне плевать на неправильное отображение времени на экране ноутбука, сейчас закурю ещё одну сигарету, и…

      Уже звонят из школы и говорят, что у Джека болит голова.

      – Да, хм, – отвечаю я.

      – Да, вот именно, – говорит секретарша, – он даже плачет.

      – Да, хорошо, – говорю я, –