Железные зерна. Виктор Гусев-Рощинец

взором; при желании я могу их рассмотреть в мельчайших подробностях и даже заглянуть за предмет, мешающий детальному осмотру, отклонив соответствующим образом голову, как это мы делаем, разглядывая голограммы; я боюсь этих картин, боюсь когда они возникают, боюсь разглядывать их, – они слишком часто сбываются, а их содержание, как правило, носит характер какой-нибудь неприятности. Я покривил душой, когда сказал, что не знаю при каких обстоятельствах произойдёт распад нашего семейства: я это знаю, и даже в общих чертах обрисовал выше, – но предотвратить его я бессилен, мне остаётся лишь как можно лучше – искреннее – играть роль фаталиста-стоика, что я и делаю, на мой взгляд, неплохо и даже по возможности наслаждаюсь теми невинными благами жизни, которыми она одаривает меня от своих щедрот.

      Когда я вошёл на кухню и закрыв за собой дверь, избавился наконец от судорожных конвульсий распинаемого Бетховена, мой сын и мой зять приступали к еде. Я пожелал им доброго утра, налил себе тарелку тёплого «геркулеса» (сын при этом скривился и демонстративно зажал пальцами нос) и подсел к столу. Из репродуктора вырывалось что-то бодрое и по-видимому смешное: потупившись над чашкой дымящегося чая и лежащим рядом с ней бутербродом, мой зять как-то смущённо улыбался, а сын, едва я переступил порог, поднял вверх указательный палец, тем самым заранее предупреждая мои попытки заговорить. Так называемые сатира и юмор у нас в большой чести: шестнадцатая страница «Литературной газеты», «Крокодил», «С добрым утром», «Утренняя почта», «Вокруг смеха», «Опять двадцать пять» поглощаются моим семейством по возможности без остатка. Я честно пытаюсь влиться в этот поток смеховой культуры, но каждый раз наталкиваюсь в самом себе на что-то такое, что моя дочь называет «отсутствием чувства юмора»; сын испытующе смотрит на меня и, отчётливо видя это «что-то», отводит глаза и спрашивает: «Не смешно?» В этом его вопросе всё чаще проскальзывает неуверенность, и я всерьёз думаю о том, что пора мне научиться имитировать смех, чтобы не портить настроения окружающим. При каждом удобном случае я тренируюсь перед зеркалом – в ванной, в своей комнате у трельяжа – его боковые створки позволяют мне оценить успехи как бы со стороны, в профиль, что я считаю очень важным. На работе я иногда открываю платяной шкаф, на дверце которого с внутренней стороны укреплено зеркало, и проделываю несколько специальных упражнений; я не боюсь, что меня застигнут «на месте преступления», – дверца шкафа отгораживает меня при этом от входной двери, и остаётся только следить за тем, чтобы не издать неподобающего ржания.

      Воспользовавшись «музыкальной паузой» меж двумя «юморесками», я поднимаю глаза от тарелки с кашей, смотрю на зятя и спрашиваю:

      – Как дела?

      Я сознаю всю шаблонность этого вопроса; это даже и не вопрос, это способ, которым я сигнализирую о своём желании установить связь. Помолчав,