Исследование дома. Новая версия. Притчи, рассказы, эссе. В. И. Нечаев

…устраиваюсь … не так страшно…

      – А тот, прежний смотритель? – я кручусь, вдавливаюсь ухом.

      – …уехал… теперь… надолго…

      – Как же со мной связался?

      – …сто метров … трубка … нуп … без ружья не выйдешь… следы…

      – Говори! – это я на своем конце провода перебарываю расстояние, тревогу, одиночество.

      Голос угасал, терялся.

      Я уже ничего не слышал.

      И я ведь был там. И рано или поздно написал бы о брошенных в спешке домах, о тополях, посаженных с педантичной разметкой, что отличает военные посёлки. Тот порядок никак не вязался с тёмными окнами, кое–где уже без стекол. Теперь, наверное, дома совсем обветшали, ветры и дожди выбелили дерево стен, а тополя подросли. Я рассказал бы о быстрых, но ещё тёплых осенних сумерках, о запахе пекущегося хлеба. Запирать двери было не от кого. Я вошёл, постучав, в один из домов – случайный здесь человек, охотник с ружьем за спиной, забредший в оставленное людьми поселение.

      В печи горел огонь. Мне не нужно было искать хозяина. Я просто вернулся к молчаливым тополям, открылся вечеру и, чуть погодя, услышал дальнее.

      Двое в сумерках улицы говорили о плохом бензине, о нехватке пороха, и о неведомой мне Марьяше, которая лечится от триппера в Ивашке. Семнадцать годков ей, а больше–то в округе женщин и нет.

      – …Жопка у неё с кулачок.

      Они жалеют себя, жалеют Марьяшу. Так говорят о неизбежном, которое надо пережить.

      Увидев меня, они примолкли. Ждали, пока выйду навстречу. Для них я был незнакомец, случайность, отголосок большого города, о котором они вспоминали мельком. И вежливо, почти равнодушно выслушав кто я и откуда, они в свою очередь рассказали о себе.

      Говорил тот, кто назвал себя смотрителем нулевого НУПа2. Второй – высокий, худой, в латаной изношенной одежде, молчал и отзывался на прозвище Афганец.

      Наконец и он обронил, разлепив плотно сжатые губы:

      – Вы не ходили к шарику?

      Я кивнул и оглянулся. Циклопический купол мозолил глаза из любой точки. Инородное, чужое, тускло–платиновое в погасшем вечере внушало беспокойство. Когда–то очевидный и понятный смысл всей этой местности. В космос запустили Гагарина, потом и других в погонах. Нужно было отслеживать радиосигнал, обрабатывать, передавать на материк в Центр управления. Тогда здесь и поставили радиоантенну. Закрыли сферой. Построили аэродром, посёлок, электростанцию. Обросли жирком, – войска элитные. Это потом всё пришло в запустение, в 90–е. И смысл сферы стал тёмен. В попытке приручить иррациональное, появилось ласково–уменьшительное шарик.

      Бегство, исход… Ушли, как племена майя из своих городов. Почему ушли майя – никто не знает. Не нужны стали города. По верхам всегда можно обсчитать и объяснить, дескать, не выгодно. А корни всё одно – в чужом, темном, – подойди, потрогай мерцающую оболочку. И если прищуриться, можно увидеть в роящейся тьме белые халаты новых жрецов, воздетые руки, жесты, исполненные значения, власти.

      Я бродил

2

НУП: необслуживаемый усилительный пункт.