Страдания ката. Алексей Филиппов

около горна немного обсохла, никаких видений в застенке больше не было, и даже бабы отчего-то рыдать перестали.

         Глава 3.

        А вот встретил Анюту Чернышев наяву только на следующей неделе по дороге из дома к крепости. Еремей перестал, как раньше, задворками-то ходить. Он теперь, сделав небольшой крюк, выходил на торную улицу, и мимо избы Анюты, не спеша, шагал к своему застенку. Пусть дорога чуть подлиннее стала, зато чище и солиднее.

      – Чай, не малолеток я какой по задам-то бегать, – довольно часто у самого дома пирожника шептал себе под нос кат, как бы перед кем-то оправдываясь об изменении своего маршрута. – Пора уж мне и по широким улицам походить. Пора.

         Всю неделю ходил Еремей мимо заветной избы, но так с ним ничего и не случалось. Вот дома другое дело: стоит только глаза закрыть, а Анюта уж перед ним, как наяву. До того она часто приходить стала, что и на жену вовсе смотреть не хотелось. Мало того, что не хотелось смотреть, кулаки вдруг чесаться стали. Уж раза три Марфа под горячую руку попадала. Сплошное наваждение. Колдовство какое-то.

        Чернышев собрался даже к ворожее сходить, чтобы напасть эту снять, однако представил на мгновение, что вдруг не увидит больше никогда прекрасных анютиных глаз, и про ворожею больше не думал.

        А сегодня с утра она перед ним вот и явилась. Не ворожея, конечно, а сама Анюта. Словно видение какое-то вдруг случилось. Метнулась из своих сеней, хвать Еремея за руку и за собой тащит.

      – Спаси меня, – шепчет, – нет у меня больше ни на кого надежды, кроме, как на тебя Еремей Матвеевич. Пропаду я без батюшки. Совсем пропаду. Не виноват ведь он. Он ругаться любит, а вот на человека руку поднять никогда не сможет. Спьяна он себя оговорил. Я уж и к начальнику вашему на поклон ходила, только прогнал он меня. У меня лишь на тебя Еремей Матвеев надежда осталась. Помоги мне ради бога. Спаси батюшку. Спаси, ради бога!

      – Да, как же я спасу твоего батюшку, – растерянно шептал, прислонившись к мшистой стене, Чернышев. – В крепостном каземате он. Не смогу я его спасти. Там, знаешь, какой караул строгий? Меня даже туда не всегда пускают.

      – Ты всё сможешь, ты сильный, – не унимается Анюта. – Мне и обратиться больше не к кому. Одна я теперь. Пропаду ведь. Спаси Еремей Матвеев. Я бога за тебя молить буду, всё, что пожелаешь, сделаю, рабой твоей безропотной стану. Только спаси батюшку.

      – Да я б тебе, конечно, помог, милая, – прижал руки к груди Еремей, – но только что я смогу-то?

      – Помоги! – в голос зарыдала девушка, обвила шею ката руками и уткнулась ему в грудь.

         Защемило у Еремея всё нутро. У самого комок к горлу подкатил, да только, что он на самом деле сделать сможет? Не в силах ему сидельца спасти. Прижал кат к себе Анюту, стал целовать её в мокрое от слез лицо, да так крепко целовать стал, что девица в испуге затрепыхалась, пойманной рыбой, уперлась своими ладошками Чернышеву в грудь, вырвалась и убежала куда-то из сеней.

        Как Еремей на улице очутился, он даже сам не понял. Всё, как в тумане перед ним замелькало.