Вещая моя печаль. Избранная проза. Станислав Мишнев

несбывшуюся любовь: «Теперь всё пойдет по-другому. Вернусь – машину дадут, насаждевок полный кузов, выедем под вечер…» К упавшим в воду золо тистым лучам подплыли рыбы, не шевелясь, стоят, будто греются или спят. Петька набрал камешков, пооглядывался, и давай в немецких рыб швырять камешками. Он не заметил, как подошла молоденькая немка. Встала против Петьки: рослая, сильная, с интересом смотрит на Петьку.

      Впервые Петька видит так близко девичьи глаза. Волосы аккуратно заправлены под шаль, на руках белые перчатки. Какие у неё большие глаза! Они стоят неподвижно, тихонько скрипит гдето рядом, должно быть, сухая ветка. Что может сказать Петька? Почему-то он задыхается от волнения, непривычно стучит сердце. Пытается улыбнуться немке, показывает ей руки – нет больше камешков, поворачивается и уходит. Через какое-то время будто кто-то толкает его в спину; оборачивается, – немка стоит на том месте, где оставил, и смотрит ему вслед. Он поднял руку, махнул и заторопился, еле удерживаясь не сорваться на бег. Вскоре емприснился сон, яркий, необычный и стыдливый; якобы выкупав шаяся немка стоит на берегу. Растирает тело полотенцем, а он, сморённый и худой, любуется ею. Сразу проснулся, вскинулся на кровати и сел, и подступила дикая мысль, что отныне он житьбыть не может без немки. Но тут же всё и пропало, заслоненное неистребимым доводом: она – враг! Упал лицом на подушку и сладко вздохнул от подступившей непонятности.

      Летом, когда ночи стали золотеть, его, чуткого и расторопного, командировали возить седовласого капитана-особиста. И надо же случиться такому, что первый рейс едва не стал для него не только последним, но и роковым. На автобусной остановке из толпы народу выкатилась девочка на велосипедике и угодила помашину. Выскочили оба с капитаном из кабины, девочку доста ли, измятый велосипедик тоже. Оказалось потом, что у пострадавшей сломана ключица, и она сестра той самой немке, которую однажды повстречал в осеннем саду.

      Он сидел на ступеньке больницы, сжавшись в комок, смотрел на сине-зелёную гладь озера. День был ненастный, с ветром, озеро вскипало белыми завитушками гребешков. За спиной была больница, чистая, аккуратная немецкая больница; на третьем этаже, слева третье окно, на кроватке лежала та, к которой пришёл русский солдат Петька Коновалов. Прошлый раз при виде его девочка начала опираться здоровой рукой о кровать, тревожно оглядываться, будто собиралась бежать, но валилась на кровать под строгим взглядом врача. А Петька тогда зашёлся судорожным кашлем. Не хватило сердца – не приучен, что ли?.. Капитан дал Петьке шоколадку, наказал, чтоб подарил её девочке, а он с глубокой мукой сунул шоколадку в руки врача. Как скорбны были в ту минуту его губы, как дрожал кадык! Вчера было письмо из дому: Иван Антонович застрелился. Мать писала, что у Ивана Антоновича посинела здоровая нога, врач настаивал на «апутацьи», а Иван Антонович взял ружьё, вышел из дому и «лёг на землю умиротворящи, лицом на заход солнца, да и стрельнул в себя». «Могилку мы с бабами копали, ревим да копам, ревим да копам. А промёрзло сейгод в два аршина,