Такая карма. Татьяна Доброхотова

даже не заморачиваться, ей не понять. Если только к психиатру обратиться. И это нельзя, еще в психушку упекут за такие вопросы. Оно конечно, может и здорово – на всем готовом. Но это уже совсем на крайний случай. Да и после работу она уж точно не найдет.

      Хотя, с другой стороны, что-то в этом во всем есть. Она как-то не задумывалась об этом раньше, но вот эти ее видения, не Индия ли? А что, похоже, море везде, пальмы, обезьяны опять же. Но она там никогда не была. Посмотреть, что ли, картинки? В каких там штатах говорят на этом языке? Вот, Гоа и Карнатака. Что ж, вполне все могло происходить там, да. И вообще – какие замечательные виды, все такое яркое, солнечное, даже чем-то знакомым кажется. Но это она уже, того, пережимает. Надо просто при оказии слетать туда, когда будут деньги.

      Он (много лет назад)

      Рашми, девочка моя, я еще вспомню о тебе. Впрочем, никогда и не забывал. Вот только, лучше будет вспоминать все по порядку. А до тебя еще осталось несколько лет, которые я просто обязан рассказать. Подожди немножко, ты – самое любимое, что было у меня.

      Ну что ж, так дальше мы и жили: папа занимался своей работой, мама торговала безделушками и воспитывала Манишу, а я ходил в школу, рос и искренне наслаждался всем вокруг. Но всему в этой жизни рано или поздно наступает предел, а когда тебе хорошо, лучше, конечно, чтобы попозже.

      Наступил тысяча девятьсот семьдесят третий год, я учился в выпускном классе, и мои родители начали поговаривать о том, что мне пора собираться к деду, домой. Дед поможет мне поступить в МГИМО или МГУ, откуда я выйду с отличным дипломом, и, возможно, продолжу то, что не удалось моему отчиму. Какая отвратительная привычка – сваливать на детей то, что не смог совершить сам и ожидать, что они будут от этого счастливы. Мне вовсе не хотелось ничего такого. Я нормально учился и мечтал о Делийском университете. Но родители даже выслушать меня не захотели. Им казалось, что нужно устроить все как можно лучше. Подогревал их, конечно, и дед, который всех нас любил и скучал, не мог дождаться, когда я приеду, считал дни.

      Имелось тут, правда, еще одно обстоятельство. Выросшие дети дипломатических работников обязательно должны были возвращаться домой, отрываться от родителей. Это было непреложное правило, даже закон, с отчасти политической окраской – такая демонстрация лояльности и преданности далекой родине. И никого не волновало, что разбивались семьи. Либо отправляй детей домой, к кому хочешь, или возвращайтесь все вместе и сидите вокруг подросшего чада без дальнейших перспектив, потому что личные интересы предпочли государственным. Конечно, кое-кто нарушал и эту установку, я сам знал даже двадцатипятилетних оболтусов, которые все еще, якобы, продолжали учиться в Дели. Но мой отчим – он не хотел рисковать. Вернее, не в его, уже однажды подорванном положении, было решаться на такое, по тем временам серьезное, нарушение. Конечно, ведь он отвечал еще за мою мать и Манишу, да и все мы знали, что дед для меня костьми ляжет, только чтобы все было лучше всех. Но мне было семнадцать, я страшился незнакомой