Мастер и Путь. Слепок с эпохи. Владимир Ишечкин

ong>ада! – разнеслось над кострищами стана.

      Имя малой реки заронила орда,

      На скаку казаки вознесли:

      – Арчеда!

      Оседлали приток дети Тихого Дона.

      И не знала Россия надежней заслона.

      Отражался в затоне казацкий курень,

      Были рядом арча и донская сирень.

      На дверях оберегом служила подкова,

      Но смущало от старца заветное слово.

      Молвил он под иконой, вставая с колен:

      – Если все хорошо, значит, жди перемен…

      Он как в воду глядел! Заскрипело кормило,

      На оплот паровозы наехали с тыла.

      Через степь потянулась вагонов орда.

      Отпадала нужда в рубеже Арчеда.

      Скромный веер путей с одиноким вокзалом.

      Арчеда поездам тоже стала привалом.

      Но события словно срывались с цепи,

      Новый мир на крови громоздили в степи.

      О поречье особой не может быть речи,

      Облака обожгли поминальные свечи.

      Казаки, из живых, поделили табак

      И сплотились в рабочий путейский костяк.

      Верховодил Донецков, причем без промашки.

      У него и фамилия – высверки шашки!

      Да такому вовек с колеи не сойти!

      И назначен он был бригадиром пути.

      Контингент пребывал в состоянии грогги

      От щедрот окаянной железной дороги!

      Посезонно одеждой снабжала она.

      Инструмент выдавала, платила сполна.

      Труд среди поездов не сказать, что у грядок.

      Но в дома казаков постучался достаток.

      Завозили к зиме дармовой уголек,

      За него не взимали с кормильца налог.

      А под отпуск давали путевку со льготой.

      Отдохни, подлечись! Ну, и дальше работай.

      Полагался, к тому же, бесплатный проезд.

      Тот, который дорожный бюджет не проест.

      Мог оставить кормилец наследнику-сыну

      Общий путь, социальный пакет и корзину.

      Бригадир кашлянул на досуге в кулак.

      Вроде правильно все, только что-то не так.

      Что случилось с наследной казацкой затеской?

      Сын открыто доводится Разину тезкой.

      Но просить не пойдешь ни в профком ни в партком,

      Чтоб его воспитали донским казаком.

      Вообще в стороне с распатроненным бытом

      Не доверишь судьбу лошадиным копытам.

      И в армейских полках строевого коня

      Потеснили мотор и стальная броня.

      От подростка он прятал старинную пику,

      Чтобы не было смеху и бабьего крику.

      Устарела для дела, опасна в игре.

      Для забавы найдется дрючок во дворе.

      Вот когда окликали наследника «Стенька!»,

      Бригадир веселел, отлегало маленько.

      А традиции в жарких боях полегли.

      С ними вместе ушли и наделы земли.

      Стенька рос без коня, без клинка и винтовки.

      Не попал бы и в цирк без лихой джигитовки.

      Братцев-кроликов он у себя разводил.

      Те не знали подпруги, уздечки, удил.

      Были кролики очень милы и красивы.

      Он бросал им траву, ветви тальника, ивы.

      Целый день продолжался зеленый обед.

      От ветвей оставался лишь белый скелет.

      Олимп

      И не слабо, хотя это тайной сокрыто,

      На Олимпе-горе пировала элита.

      Перед Зевсом белуги метали икру,

      Ею он заедал Самогон, точка, ру.

      Афродита без мужа – стоял он у горна –

      Усмиряла коктейли горстями попкорна.

      Рядом нежился Пан. Горный полукозел

      Афродиту не раз пьяным глазом обвел.

      – Ты мой козлик, – шепнула она кавалеру,

      Потащила его в именную пещеру.

      Но брезгливые камни молчали в ответ.

      Тамада Аполлон, бог порядка и меры,

      Просто выпал осадком в норвежские шхеры.

      Над пещерой сгорал от стыда помидор.

      Фонари – Амстердама стыдятся с тех пор.

      Как на Старую площадь вползала чернуха,

      Так и Зевсу о дочке шепнули на ухо.

      – Афродита, вернись! Повторяю: назад!..

      И отцовский приказ подтвердил камнепад.

      Голосок долетел из пещерного схрона:

      – Что естественно, папочка, то не позорно.

      – От Дионы она, – поддевала