Истеричка (сборник). Ирина Крицкая

нее было платье такого цвета, как шоколад. Из мягкой ткани… – Бражник показывал пальцами, как будто щупал сукно, – ткань похожа на мех. Какая-то чудесная шерсть! Мне все время хотелось потрогать…

      – Ангорка, – Аллочка прогундела, – тогда все рынки были завалены китайской ангоркой.

      – Наверно…

      Бражник закрыл глаза, чтобы лучше вспоминалось, и стал похож на грустного кота.

      – И что-то такое летящее на ней всегда висело, платок или палантин… А вы еще все подбегали к ней, я помню, помню, вы просили потрогать живот, чтобы загадать желание. Что вы там загадывали-то? А? Вот дурочки…

      – Я не трогала живот, – говорю, – я была в ужасе от живота! Восемнадцать лет – какие дети?

      – Ближе к теме! – Чернушкина подстегнула.

      – Так вот, рассказываю. На этой лекции Лиза сидела рядом с Синицким. И что удивительно, до этого он никогда не приближался к ней и вдруг садится рядом и сразу начинает ее отвлекать. Я даже знаю, над чем они смеялись! Он рисовал меня с хлыстом, я тогда увлекался Маркизом де Садом, и этот засранец…

      – Регламент, Бражник, регламент!

      – Да! – Бражник подпрыгнул и засмеялся: – А профессор! Вы помните нашего философа?

      – Лысина, очки и свитер, – прогундела Аллочка.

      – О! Это был оч-чень талантливый человек! Он любил провокации. На этой лекции он специально переврал цитату из «Заратустры», он сказал: «Женщина – это средство для отдохновения воина». И что тут сразу началось! Все девки разорались: «Ницше – фашист!», «Мы никакое не средство»…

      Бражник согнулся и начал хихикать, пока еще тихо, пока еще только от предвкушения, но мне уже хотелось, уже хотелось с ним похохотать, только я не могла вспомнить, над чем. На этой паре меня не было, я эту пару проспала.

      – Все! – Чернушкина щелкнула пальчиками. – Вспомнила!

      – Конечно, ты помнишь, дорогая! Ты же тогда громче всех возмущалась. Как обычно…

      – Да что ты говоришь? – По-моему, Чернушкина кокетничала. – Я? Возмущалась?

      – Да! – Бражник улыбнулся во весь рот и с великой радостью ей напомнил: – Ты встала и во всю ивановскую заявила: «Меня зовут Любовь Чернушкина! Я не согласна с Ницше!»

      Он засмеялся, визгливо, с причитаниями: «Меня зовут Любовь Чернушкина! Я не согласна с Ницше!»

      Чернушкина махнула на него рукой и взяла садок, такой небольшой беленький садочек, и с удивлением посмотрела на содержимое. Там были утиные головы. Их разрезали вдоль, симметрично, так, чтобы у каждой половинки остался свой глаз и клюв, череп вскрыли, а есть нужно было мозги, маринованные утиные мозги.

      – Это что? – шепнула она. – Кто это заказал?

      – Это ты заказала, – хихикнула Аллочка. – Ты сказала: «и что-нибудь мясное».

      – Все, все. – Бражник вытер слезы. – И ведь к чему я все это начал?

      – Ницше! – я напомнила.

      – Да, – он собрался. – Ницше! Так вот, Лиза болтала с Синицким, все уже замолчали, а Лиза засмеялась. Тогда профессор к ней обратился: «Мадемуазель! Мадемуазель в третьем ряду, вы тоже не согласны с Ницше?»…

      – Как