Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой. Валерий Николаевич Ганичев

добротных изб, дворянских и купеческих домов и церковными строениями.

      На дворе отцовского дома Степана не оказалось, хотя поленница, которую отец поручил сложить, была еще не завершена. Федор завернул за угол и застал Степана за непотребным занятием. Тот выпотрошил из-под стрехи воробьиное гнездо и вершил казнь над птенцами. Голову желторотых воробьят он закладывал между пальцев и взмахом руки отрывал ее от тщедушного тельца, бросая все кошке.

      Федя крови не боялся, на разбитые до костей колени не жаловался, раны на пальце замазывал грязью, даже курице, если просила мать, мог голову отрубить, но тут ему стало худо. Налетел на Степана с кулаками, сшиб на землю и в бессилии затих, когда вывернувшийся старший брат заломил ему руки за спину и, задыхаясь, выговорил:

      – Ты, Федька, оглашенный, бешеный прямо! Тебе тварей безмозглых жалко, а брата чуть не убил из-за них. Набросился.

      – Сам ты тварь безмозглая, – прохрипел Федя и замолчал.

      Степан отпустил его, отправился налаживать поленницу, а через час пришел к забившемуся в угол двора брату.

      – Федька! Айда на Волгу. Верша там, поди, полна рыбой.

      И хотя радостное утреннее настроение исчезло, Федя согласился – на Волгу его всегда тянуло.

      – Мамка сказала, чтоб Никиту взяли, – буркнул он. Степан удивленно посмотрел на брата: вот, оказывается, тот уже с разрешением шел.

      – Чего ж ты тогда на меня набросился? – еще раз по

      вторил он.

      Федя не ответил, а закричал в сторону небольшого домика:

      – Никита! Никита! Пошли с нами на Волгу. Мамка ска

      зала. – Показался невысокий, но крепкий парень, дворо

      вый человек Ушаковых, лет шестнадцати, с топором в

      руках, постоял, кивнул и нырнул в сарай…

      Дорога к Волге была красивой, зеленой и ароматной, но уже не такой радостной и звучащей, как раньше. Никита почувствовал, что между братьями черная кошка пробежала, и старался их развлечь рассказами про свои успехи в рыбной ловле.

      – Я намедни сома во-от такого поймал в Жидогости.

      Братья улыбнулись, не возражали, хотя Никита развел руки на всю ширину. В их любимой и теплой речке водилось все: и караси, и окуни, и щуки, и сомы, правда, может, и не такие, каким хвастался Никита.

      В Хопылеве у отца была своя лодка, которую вытаскивали и оставляли для надзора у избенки бывшего петровского морского служителя деда Василия. Василий же на костыле и деревяшке умудрялся подниматься на горку возле монастыря и зажигать костер в ночное время, чтобы идущие по Волге ладьи, лодки, дощаники, каюки и другие речные суда не наткнулись на длинную и узкую отмель, намытую за церковью Богоявления. Говорил он, что на сей пост его поставил сам Петр Великий, когда проезжал по Волге и увидел одноногого моряка, что просил милостыню у монастырских ворот в Богоявленском. Вот тогда-то и указал Петр на этот холм и повелел жечь ему ночной костер для «ориентации судов». Правдой был сей рассказ или выдумкой, никто ни в Бурнакове, ни в Хопылеве, ни даже в самом Романово-Борисоглебске