День только начался. Николай Максимович Бажов-Абрамов

что сил у него уже почти в исходе, а сколько ему еще впереди шагов этих сделать, до цели этой намеченный, он, и правда, понятие не имел. Он видел перед собою только, тот запущенный его мозгом ориентир: дерево, потом другое дерево, и не очень уже осмысливал, что делал. И, видимо, и правда, плохо ему. Он, когда у какого – то дерева задерживался, отдышаться, прийти в себя, с тоской, и с болью в глазах, как – то смотрел на вершину этого приобнятого им очередного на его пути дерева. Что говорило в его взгляде, не трудно было понять. Да, ему хотелось в эту минуту стать птицей, чтобы увидеть ему самому, своими глазами, с высоты своего полета, эту опушку леса, куда он так стремился выйти. Но отсюда он, конечно же, не увидит конца этого леса, да и для осмотра, мешает ему этот невысокий лысый холм впереди за речкой, а продолжать дальше путь, у него уже сил нет. Да и папоротник уже у него весь изжёван и выплюнут. Пора бы ему передохнуть, да и к берегу подойти сейчас ему не мешало. Освежить себя, да и рот, за одной очистить, не мешало ему, от этого изжеванного папоротника, с этой речною водою. Но для этого ему, все же надо, прежде встать, или хотя бы присесть, узреть перед собою, с травой проросшийся берег этой речки, где на него, сразу бы замигали, отраженные солнцем зайчики. Их там, в речке, так было много, что, когда он присел, у него от этих бликов – зайчиков, как бы даже глаза прослезились. Что невольно, как бы защищаясь от них, не произвольно машинально прикрылся изгибом руки глаза. Затем, сделал попытку подняться, сдерживая и покусывая зубами за нижнюю губу до крови. И у него это получилось. Он даже как бы улыбнулся сквозь этот боль, довольным своим усилием. И прежде, как продолжить снова этот изнурительный путь, он еще отправил в рот кусочек этого откусанного папоротника. Это его действие, хоть отвлекал сейчас от той боли в груди, или где – то там еще, которые не давали ему нормально чувствовать себя. Но продолжать путь, прерванным падением, об этого трухлявого пня, ему все равно надо, если он, действительно, хочет доковылять, хоть бы даже таким способом, до этой его заветной трассы. Но возможно ли ему это? Теперь он уже, с каждым своим шагом ощущал, что сил у него уже почти нет, а сколько ему еще впереди шагов этих сделать, он уже даже понятие не имел. Просто он шел сейчас, вернее, брёл, и не очень осмысливал, что он делает. На каком – то этапе, поэтому, у него выбились снова силы. Больше он уже не мог и шага сделать, да и сознание уже не реагировала к его мыслям и действиям; он ахнул – это он вновь споткнулся, не так ногу, выходит, выставил вперед. После этого падения, он уже совсем перестал понимать: что это с ним происходит. И лежал он сейчас, на мягкой постилке серых прелых листьев, на правом боку, да и речка говорливая недалеко, приветливо журчала у порогов. Нет, он после этого падения, на этот раз, легко отделался. Без всяких там очередных новых ссадин и шишек. Подстилка, с палыми листьями, оказался, видимо, мягким. И он дышал – самое главное. И видно было, как грудь его, с толчками бьется сейчас с хрипотцой. Затем над ним, вновь прошелся, задевая его шумно с холодком, ветер, прибежавший снова с другого