Я тебя не предавал. Анна Бигси

самому на неё посмотрю.

      Снова напрягаю память, но дальше всё плывет. Я помню боль, голоса, запах лекарств и ещё один, очень знакомый.

      – Ссххх, – втягиваю воздух через сжатые зубы.

      – Паш? – подрывается Мирон.

      – Нормально всё, не мешай, – прошу его.

      Тонкий аромат цветочного масла, тёмные волосы, болотные глаза, голос… Ира.

      Это может быть она?

      Блядь, это была бы самая жёсткая насмешка надо мной. Я слишком долго её любил и ненавидел, чтобы мы встретились вот так! Но она сделала выбор. И даже не соизволила сообщить мне об этом лично. Что это была за игра в любовь тогда, я так и не понял. Настолько не понравился наш первый секс? С ним понравилось больше?!

      – Ммм, – от вспыхнувшей злости всё тело напрягается и взрывается болью.

      – Ворон, ты чё! – подскакивает Мирный.

      Часто дышу, приложив ладонь к плотной повязке.

      – Обезбол нельзя больше, – говорит друг. – Сильный очень.

      – Переживу, – сдавленно сиплю я, пытаясь просто перетерпеть приступ и начать снова дышать.

      С этой зеленоглазой ведьмой было так же хорошо, как сейчас больно.

      Выдыхаю, делаю несколько глотков воды.

      – Мирный, как выглядела баба, которая меня шила? – сморгнув пелену перед глазами, смотрю на друга.

      – Да я помню, что ли? – отмазывается он.

      – Мирный! – рявкаю громче и снова морщусь от боли.

      – Светленькая, не толстая, просто крупная. Обычная врачиха. Лет сорока, наверное. Говорю ж, не разглядывал.

      – Спасибо, что спас и прикрыл, – перевожу тему.

      – Забей, – хлопает меня по ноге и снова сваливает в кресло, поближе к телеку.

      А я бешусь от того, что пока даже пошевелиться нормально не могу. Это старая холостяцкая привычка, всю жизнь один, если не считать сказочной осени, которая теперь, кажется, была и не про меня, а про какого-то другого Ворона, у которого за бронёй было обнаружено сердце. Нашли, выдрали с корнем. Я стал злее, циничнее, жёстче. И рассчитывать привык за столько лет только на себя, поэтому беспомощность злит до нового приступа боли в ране. Но больше меня злят воспоминания. Навязчивый цветочный запах так и стоит в носу. Надо чем-то перебить.

      – Мирный, дай сигарету, – прошу я.

      – Нельзя тебе, – откликается друг.

      – Сам возьму… – сиплю, пытаясь приподняться на локтях.

      – Блядь, Ворон! Лежи! – он подрывается, давит мне на плечи, прижимая к дивану.

      – Сигарету, – напоминаю ему.

      Уходит на кухню, возвращается с прикуренной сигаретой, вставляет мне в губы и садится рядом. Делаю затяжку. Горький дым адски дерёт горло и забивает лёгкие, в которые и так кислород сейчас поступает через раз. Всё тело начинает покалывать, оно становится ватным, а голова кружится до чёрных точек перед глазами.

      Мирон забирает у меня изо рта сигарету, скидывает с неё пепел и возвращает мне. Снова глубоко затягиваюсь. Тошнит люто. Мозг отвлекается на массу неприятных сигналов от организма, и все фантомы развеиваются.

      Так-то