Шагая по облакам. М. Г. Лой

чёрт его знает, как на деле! Не об этом сейчас речь. Речь сейчас о семье. С другой стороны, в чём смысл того, что Толян тут стоит, смотрит на этот конвейер, размышляет, умничает сам с собой. Никакого смысла. Он сюда попал по чистой случайности. Мимо пролетал, вот и заглянул. Или же нет? А, и это не важно. Важно то, какого чёрта он вообще делает?! Было дело, собирал облака. Потом нашёл косу, взмахнул ею и свалил оттуда. Падал в темноте, взмахнул косой снова и оказался тут. Бред.

      А если взмахнуть косой ещё раз? Есть ли лимит у взмахов и куда приведёт его новый путь? Зачем об этом думать, зачем вообще о чём-то думать? К чему было уходить оттуда? Спокойно собирал бы облака. Собирал бы и в ус не дул. «Ага собирал, – тут же злобно подумал Толян и отвернулся от конвейера, решив прогуляться вдоль невесёлой стены. – Мало того, что ощущения реальности утратил, так ещё эмоции все притупились и имя своё забыл. Ладно эмоции и ладно реальность, тут вообще всё нереально, я же умер, и вроде как в загробном мире. Но забыть имя… Этого я простить не могу! Однако, куда я иду?»

      В любом движении нужна цель. Просто так выйти из дома и пойти куда глаза глядят можно только тогда, когда тебе делать нечего. «Мне нечего делать? Я решил прогуляться?» – тут же вопросил себя Толян. Да. Вот нашёл косу, взмахнул ею и свалил в туман, то есть в темноту. По-английски. Ни с кем не прощаясь. Однако, сарказм сарказмом, да вот только причина всё равно нужна. Отсутствие логики лишает прогулку смысла. А ему надо понять зачем и куда он направляется, в конце-то концов?!

      Новый звук заставил Толяна остановиться. Он посмотрел налево. Звук ударов исчез, а вот шаркающий появился. Конвейера уже не было. На его месте проступила из глубокой темноты ещё одна стена. Перед ней на корточках сидела женщин и держала в руке сапог. Из ржавого краника, что торчал старой трубой из стены, лилась струя воды. И женщина подставляла сапог под неё, сдирая щёткой грязь. При этом грязь летела в разные стороны, каплями оседая на её лице, волосах, руках и груди. Но она всё равно чистила сапог, не останавливалась, будто от этого зависела её жизнь.

      Толян не уследил, когда рядом с ней появился мужчина. Он так же, как она, сидел перед стеной, и так же, как она, чистил щёткой обувь, только не сапоги, а сланцы. Отмывал их от грязи, и грязь так же летела в стороны, орошая его каплями, на которые тот не обращал внимание. Ему важнее всего было отмыть сланец, который никак не отмывался, и он тёр грубой щетиной сильнее, стирая его до тонкой нитки. И грязь продолжала оставаться: на нитке, на его руках, на его лице, на его груди. А звук разлетался по мрачной пустоте и было в нём что-то гадкое, противное, раздражающее. Хотелось отойти в сторону, чтобы не оказаться заляпанным жижей.

      Кто-то невидимый коснулся Толяновых мыслей снова. Глядя на ровный ряд людей, что появлялся из темноты и становился отчётливой картинкой, Толян осознавал, что сидящие поочерёдно вдоль серой уродливой стены и моющие кто сапоги, кто сланцы мужчины и женщины, никто иные, как изменники. Те, кто предав свои отношения