Сердоболь. Клим Артурович Уваров

опрокинуто на шестой секунде.

      Все деньги я переложил в один, Ванин, конверт. К уже упомянутым двадцати тысячам Вани – Лёвины пятнадцать и десять Мая (всё пропорционально метрам и достоинствам комнат). Туда же – остальное. Сверху – стопку квитанций. И замер в ожидании, отыскивая в рукаве часы. Часы засвидетельствовали опоздание Ольги Карповны. По мере того, как я сидел там, на диване, погружённый в мысли, а опоздание длилось, мне было всё трудней и трудней не клевать носом – и, пару раз провалившись и очнувшись, я-таки провалился в сон. Без сновидений совершенно сон просто стёр фойе, людей, город, деньги. Все они моментально объявились и утяжелились плотным веществом, из которого, увы, состояли, когда кто-то меня назвал по имени-отчеству, коснувшись руки.

      «А?» – я вздрогнул.

      И со скоростью открывания век на их внутренней стороне промелькнул мгновенный фильм: моя борьба с ветром, дующим, как у Гоголя, со всех четырёх сторон, из всех переулков. Я иду по Садовой, пересекаю Невский, кутаюсь в шарф, покоряя Троицкий мост. Петроградская сторона, Троицкая площадь, на которой я капитулирую и решаюсь прыгнуть в трамвай, булочная, эклеры, кино, крылья после титров, подросток, «время слабых» – и этот звук, резкий, расслоённый: холостая городская традиция: стрелять в двенадцать. Зимой это значит: от короткого дня осталась половина, и теперь будет только темнеть. И выстрел как бы выкрикивает: «Всё, что ты мог сегодня сделать по-новому – это то, что ты уже сделал (то есть немногое). Скоро будет опять темно, и ты уже ничего не увидишь, и останется только уснуть…» Я вскочил, поздоровался.

      Мы стоим друг против друга, и я жму мягкую ладошку Ольги Карповны. У неё выражение доброе, но как бы насмешливое – частое явление у женщин её возраста, – взгляд ускользает в сторону. Мы обмениваемся краткими любезными фразами (я хвалю её кардиган с пионами и пр.). Она спрашивает, можем ли мы выйти под козырёк на улицу, чтобы покурить? – «Да-да, без проблем, только вещи… Минуту».

      Вышли.

      Закуривает.

      «Что у вас слышно?» – спрашивает после пары затяжек.

      «У нас теперь всё в порядке. Сантехники были. Подводку заменили и кран тоже. В будущем буфет бы… Он совсем дряхлый».

      «Разберёмся». Стряхнула пепел.

      «Вот, давайте я сразу…» Передаю Ольге Карповне заготовленную стопку. Благодарит.

      «Бойлер, розетки, остальная сантехника?»

      «Всё фурычит».

      «Никаких недоразумений?»

      «Только пере-разумения». Хихикаю.

      Неловкая пауза.

      «Съезжать никто не планирует?»

      «Все пока сидят крепко. Почему вы спрашиваете?»

      «Мы планируем. Здесь работать всё труднее. Уезжают все, с кем мы с Игорем Карповичем работали. А с теми, кто остался, работать тошно».

      «…»

      «Зимой мы переберёмся в Израиль, а с вами уже общаться будет мой сын».

      «Говорят, и в Израиле со дня на день что-то начнётся».

      «Говорят, весь мир скоро взлетит на воздух – и спрятаться будет уже негде». Выпустила