Оранжевая комната. Елена Перминова

тишине было слышно сухое, толчками, дыхание и жесткие хрипы.

      Валентина подбежала первой, я дернулась к внутреннему телефону, вызвала врача. Когда повесила трубку, заметила, как Надежда с выражением брезгливости на лице, будто проглотила что-то горькое, быстро спускается по лестнице.

      – Вы куда? – Успела я крикнуть ей вслед.

      Она закрыла руками уши и побежала быстрее.

      Елизавета лежала уже на полу. Под головой – свернутая валиком куртка Тамары, ноги чуть приподняты вверх. Рядом, опустившись на корточки, сидела медсестра. Она старалась прикрепить на плече Елизаветы полоску тонометра, чтобы измерить давление, но ей это не удавалось: рукав аппарата не фиксировался. Медсестра была спокойной и хладнокровной.

      – Вы, что не можете новый тонометр купить? – Кричала Тамара. – Он же сломанный, им руку не обмотаешь.

      Тамара оттолкнула сестру и начала бить Елизавету по щекам.

      – Лизка! Лизка! Ты чего это? А ну, вставай!

      – Отойдите все! – Громко сказал мужчина в белом халате. Протиснулся сквозь толпу и обхватил толстыми пальцами запястье Елизаветы. Потом резко выпрямился и согнулся – будто собрался пополам, прикрыв тело Елизаветы своим, как ширмой. Немного приподнял голову, посмотрел снизу вверх и тихо прошептал – как помолился:

      – Выйдите все, пожалуйста.

      В тот вечер в нашей палате стояла мертвая тишина. Никто не сказал ни слова.

11

      Утро было тяжелым и хмурым. Тучи сливались в темные пятна и закрывали солнце. Тамара поднялась с постели около девяти, села на кровати, внимательно разглядывая стену напротив.

      – Говорила ей – пей таблетки, а она их выбрасывала, дура, – сдавленным голосом произнесла Тамара. – Лучше бы она шуршала этими пакетами. Вы ведь ничего про нее не знаете. Мы с Лизкой подружились давно, она тоже сына потеряла шесть лет назад.

      – Как? Твой же сын… – начала неуверенно Валентина. – Ты же рассказывала, как в прошлом месяце ему 40 лет отметили, в ресторан ходили. Как потеряла, за это время?

      – Я потому и рассказываю, что не могу поверить, что его уже нет с нами 6 лет.

      Ее яркие глаза стали влажными, а дыхание – хриплым и жестким. Губы задрожали, лоб стал белым. Я испугалась:

      – Может, врача?

      Она небрежно махнула рукой и брызнула в рот ингалятором. Через несколько секунд задышала ровно и свободно. И заговорила.

      – Я никогда не говорю о нем в прошедшем времени. И рассказываю, будто он жив. Я так давно его не видела. Очень соскучилась.

      Я не знала, что в таких случаях говорят. Выражать соболезнование было поздно, расспрашивать – глупо. Один выход – слушать.

      – Лизка озлобилась, а я считаю – так нельзя. Люди вокруг не виноваты. Вот старалась ее поддержать, осекала ее, когда она на людей кидалась. Кажется, жизнь такая длинная, и все успеешь. А мой сын не успел. И уже не успеет. И Лизка не успела.

      Она дернула головой, будто смахнула воспоминания и резко встала. Быстро собрала вещи, открыла