Сашенькины сказки. Павел Николаевич Волченко

где она спрятана! Пропадет – с тебя спрос!

      – Фи, нужна она мне – гайка твоя.

      А Антон еще и подначил:

      – Ты еще табличку поставь: «Моё! Не трогать!!!».

      – И поставлю!

      – Ну и ставь, жадина! – обиделся Антон и даже фыркнул. – Мы к тебе как к другу пришли, а ты…

      – А что я? Ну что я? Ведь порастащат же все, глазом моргнуть не успеешь!

      – Ну кто? Кто порастащит? – не унимался Антон, пританцовывая на месте, так он сильно взволновался. – Я? Егорка?

      – А может и ты! – Пашка аж подобрался весь, поднялся на задние лапки, с трудом на них удержался, уж больно сильно тянули тяжелые щеки к земле. Его маленькая лапка ткнула острым, не мытым пальчиком прямо в черный мокрый нос Антона. – Вот ты и растащишь! Вчера вот тут, прямо тут фантик красный, красивый лежал! Где он? Ну где? Не знаешь? А я знаю! Стащили его! – и так, между делом, поправляя очки, добавил. – Кстати, может ты и стащил…

      – Я?! – от удивления Антошка уселся, от возмущения поднял уши, от злости он бы еще и зарычал, но он был воспитанным щенком и потому сдержался.

      – Да, если хочешь знать – именно ты! Кто вчера весь его изнюхал и говорил ещё, что пахнет вкусно? Я что ли? Или Егорка? Да и Егорка тоже хорош: лапами его гонял, будто играться больше не с чем.

      – Да ты! Да ты знаешь кто! – не удержался Антошка, и даже шерсть у него на загривке вздыбилась.

      – А сам-то ты кто, после такого? Сегодня фантик, завтра…

      – Все! Замолчали оба! – вскрикнул Егорка. – Вон он, фантик твой, в траве. Ветром его сдуло. Антон, пойдем, что с ним разговаривать.

      – Ну и идите! Идите! А я сегодня же таблички и поставлю! Вот! В траву его, понимаешь, сдуло! У каждой вещи свое место должно быть! Вот! Хоть и в траве! Вот!

      Антошка с Егоркой даже не оглянулись на эти его крики. Правда у Антошки все еще шерсть дыбом стояла, а у Егорки хвост над травой как помело метался – разозлились значит.

      Пашка же еще носом повертел, пофыркал, щеки свои понадувал, очки снова поправил, да побежал к себе в норку, где у него был спрятан коробок горелых спичек, три листочка из тетрадки в клеточку и коротенький огрызок красного карандаша.

      – Вы у меня еще увидите, вы у меня еще узнаете… – бурчал он, а лапки уже ловко мастерили из квадратных обрывков листочков и горелых спичек таблички. – Вот я вам покажу, вот вы у меня еще посмотрите!

      Он послюнявил грифель карандаша и, высунув кончик языка, начал старательно выводить на табличках большие буквы. Долго он писал, тщательно буквы выписывал, обводил их, чтобы поярче были, и когда от карандаша ничего почти не осталось – так, кусочек с ноготок, все таблички были подписаны.

      Пашка отбросил в сторону жалкий обслюнявленный карандашный огрызок, быстро вскарабкался на свою любимую подушку, которую нашел еще прошлым летом на поляне, и окинул с высоты дело лап своих. Весь пол норы, вдоль всех стен ее стояли и лежали аккуратные таблички, на которых большими буквами старательно было выведено: «МОЁ!!!».

      – Красота-то какая. – всхлипнул от восторга хомяк