Роман. Бабайка Злая

голос снова стал отдавать в хрипотцу, горло как будто сжалось, появилась одышка, – мне почти всё знакомо. Ниро́ носил в мешочке железяки, чтобы, если что кинуть его в кого-нибудь. Кости есть почти у всех парней, которые водились с ним. Зажигалку не видел, он не курил у меня на глазах. А ножом он меня недавно порезал.

      – И когда? – Кёрль улыбнулся, уперевшись локтями в стол.

      – Неделю назад примерно, – я неловко принялся теребить пуговицы, расстёгивая рубашку, – вот.

      На плече остался небольшой розовый шрам. Пришлось тогда врать, что я напоролся на торчащий угол железяки, чтобы Ниро́ не сломал мне что-нибудь за то, что я на него донёс. Офицер подошёл, ощупал жёсткими пальцами моё плечо, надавил на шрам и вернулся на своё место. После его прикосновений на коже остался холод, как будто его пальцы были сосульками. Хотя вроде и не холодные вовсе.

      – Да, ты наверняка хорошо знаком с этим ножом. Скажи, за что Ниро́ тебя так не любил?

      – Он никого не любил, – я застегнул рубашку и уставился на свои руки, – даже Кисси. Просто ходил и делал больно людям, которые ему казались слабее. Потому что ему это нравилось.

      – А Кисси – это ваша общая знакомая, да? – я прикусил язык и поднял на него округлившиеся глаза.

      – Да. Она ему нравилась. Вернее, он хотел… – повторить то, что говорил Ниро́, я просто не мог.

      – Он просто хотел её тела, да? – подсказал улыбаясь полицейский.

      – Не совсем. Скорее, сделать её своей. Чтобы она любила то же, что он, делала, как он сказал и всё в таком духе. Если бы он просто хотел тела – он бы сделал.

      – Вот как. Тогда мне нужно побеседовать с юной леди, – он стал из-за стола и протянул мне руку, – спасибо за беседу.

      – И вы не покажете мне фотографии? – я постарался твёрдо подать ему руку, но куда там.

      – А зачем? Ты вряд ли смог бы сделать то, что сотворили с несчастным. Поправляйся, Ро́ман.

      Меня проводили обратно. В подвале время снова исчезло. Среди серо-зелёных стен и жёлтых ламп можно было только размышлять, чтобы не сойти с ума. После короткого разговора с офицером накатила слабость, стало дурно. Но хуже всего было то, что опять разболелись зубы. Я уже знал, чем это грозит, и прилёг, свернувшись калачиком на кушетке. Как только начало знобить – укрылся. А в голове вертелся вопрос Кисси. Если монстры действительно существуют, то могут ли они вселяться в человека? Или может ли человек стать монстром, если очень захочет?

      Я вспомнил, как ещё во времена бродяжной жизни мечтал о том, что смогу быть сильным. Хотел быть самым страшным кошмаром любого, кто осмелится меня обидеть. Становится большим, страшным монстром, который может разорвать человека пополам. Я хотел видеть кровь и мучения врагов. А потом попал в интернат, и эти мысли отошли на второй план. Когда подключаешься к обществу, становишься вроде как участником большой игры, принимаешь правила. Ты понимаешь, какую роль в этой игре исполняешь и знаешь, можешь ли претендовать на что-то большее. Наверное, это и называется