Вода и грёзы. Опыт о воображении материи. Гастон Башляр

начинает мешать течению воды и возвращает ее к функции универсального зеркала. Об этом – стихотворение Элюара «Открытая книга»:

      Ici on ne peut se perdre

      Et mon visage est dans l’eau pure je vois

      Chanter un seul arbre

      Adoucir des cailloux

      Refléter l’horizon[45].

      (Здесь нельзя затеряться

      И мое лицо – в чистой воде; я вижу,

      Как оно воспевает одинокое дерево,

      Шлифует[46] гальку,

      Отражает горизонт.)

      Постепенно красота вставляется в оправу. От Нарцисса она распространяется в мир, и становится понятной уверенность Фридриха Шлегеля: «Мы достоверно знаем, что живем в прекраснейшем из миров»[47]. Панкализм превращается в глубочайшую уверенность.

      Иногда у писателей ощущается сопротивление этому космическому миражу. Это относится, мы полагаем, и к Эухенио д’Орсу[48]. Э. д’Орс, по всей видимости, писатель «земной». По его мнению, пейзаж должен прежде всего быть «геологическим». Мы приведем целую страницу, на которой явно выражено неприятие поэзии воды. По контрасту она прояснит и нашу точку зрения. Эухенио д’Орс стремится доказать, что свойства воздуха и света – лишь прилагательные, по которым мы не можем судить о подлинной субстанции пейзажа (т. е. о том, что в пейзаже является существительным). Он хочет, например, чтобы морской пейзаж обладал «архитектонической устойчивостью», и делает вывод: «Морской пейзаж, составные части которого можно было бы поменять местами, оказался бы плохой картиной. Даже сам Тернер – каким бы дерзким он ни был в своих светящихся фантасмагориях – никогда не отваживался написать морской пейзаж обратимым, т. е. таким, в котором небо можно принять за воду и, наоборот, воду – за небо. Если же так сделал импрессионист Моне в своей сомнительной серии картин под названием „Нимфеи“, то, в сущности говоря, за этот грех его постигло наказание; ибо история искусств их не считала и никогда не будет считать нормальным произведением, скорее, капризом, который, даже если и ласкает наше восприятие не дольше мига, то все же не имеет никаких прав быть допущенным в благородные архивы нашей памяти. Развлечение на полчаса; предмет со взаимозаменяемыми частями, который впредь будет располагаться, да и уже располагается рядом со всем, что только есть чисто декоративного в ремесленных поделках; собрат арабесок, обоев, фаянсовых блюдечек; наконец, вещь, которую разглядывают не глядя, воспринимают не думая и забывают без угрызений совести»[49]. Какое презрение к «предмету со взаимозаменяемыми частями»! Какая жажда неподвижной красоты! До чего же радостно встретим мы, в противоположность Эухенио д’Орсу[50], произведение искусства, дающее иллюзию подвижности, даже обманывающее нас, если только это заблуждение откроет путь нашим грезам! А именно это мы и ощущаем, глядя на «Нимфеи». Если проникнешься водным пейзажем, никогда не потеряешь желания насладиться его нарциссическим эффектом. Произведение, сообщающее подсознанию нарциссический

45

Eluard P. Le Livre ouvert, p. 30.

46

He только шлифует, но еще и «смягчает», и «омывает пресной водой» (оттенки глагола adoucir). – Прим. пер.

47

Schlegel F. Lucinde. Éd. 1907, p. 16.

48

Д’Орс-и-Ровира, Эухенио (1882–1954) – испанский (точнее, каталонский) философ и искусствовед. Доктор права. Инициатор возрождения каталонского языка. «Искусство и жизнь Гойи» (1928). – Прим. пер.

49

D’Ors E. La vie de Goya. Trad., p. 179.

50

Д’Орса Башляр не критикует, а просто отмечает несовместимость своего (как «человека воды») эстетического восприятия с восприятием живописи, характерным для этого испанского философа («человека земли»). – Прим. пер.