На грани. Виктор Матвеев

дни проходили в отписках, перекрёстных допросах, очных ставках, даче свидетельских показаний…

      При этом так небрежно, безучастно и нехотя они это делали, что вряд ли они сколько-нибудь верили в свои обвинения. В их безразличных лицах читалось, что это заказ. В то же время наш словарный запас с каждым днём пополнялся, а значения известных слов расширялись и умножались. Оказалось, что «возбудиться» на их языке – возбудить уголовное дело; «чистуха» – это чистосердечное признание; «закрыть» – задержать по подозрению; «катать» – взять отпечатки пальцев; «терпила» – потерпевший; «висяк» – нераскрытое дело; «дожать» – добиться признания; «застенки» – камера предварительного заключения; «колоть» – допрашивать; «спеленать» – надеть наручники… и много подобного новояза звучало последнее время.

      После обысков в офисе долго стоял плотный запах кирзовых сапог вперемешку со смрадом их сигарет.

      Пребывая в какой-то нудной настойчивости, они нехотя твердили о контрабанде, о кем-то сворованном топливе. Отрицание же их постулата и несогласие с тем, что подпись на заявке является контрабандой, их злило, ожесточало. Росло взаимное возмущение. Работать если и удавалось, то поздними вечерами. Все в возбуждении, с нетерпением ждали лишь неизбежной развязки. Эта вакханалия не могла продолжаться вечно, и она прекратилась. Вдруг. Неожиданно. Так же, как началась.

      Под душераздирающий вопль сирены, разорвавшей дневную сумятицу на плохое предчувствие до и тревожную неизвестность после, в решётке маленького окна милицейской машины уменьшались лица моих сослуживцев, наблюдавших из окон офиса без решёток за увозившим меня в неизвестность уазиком.

      В выражении глаз одних читалось смятение и беспокойство о том, что же всё-таки происходит, что будет со мной и с компанией; в других же виделось предвкушение, обещание повысить значимость их положения.

      Под жуткий вой милицейской сирены домчались до мрачного здания водной милиции. Там под конвоем меня отвели в камеру и закрыли в полном уединении, словно давая возможность смириться с кем-то назначенным ожидающим адом, при входе в который на полу будет лежать полотенце, о которое (не забыть бы!) нужно вытереть ноги. И нельзя наклоняться, истолкуют как прогибание, и тогда всё пропало… ещё долго в мозгу звучали рекомендации Д. по выживанию во тьме предстоящего пекла. Впереди, возможно, ждала камера, грязные урки, допросы, тюремная баланда.

      Невыносимые душевные муки, отчаяние и необратимые последствия. Чтобы выжить, один путь – забыть о прошлом и приспособиться. Жить жизнью, которую уготовила судьба, пройти весь путь испытаний. Достойно. Для того чтобы вернуться. Наперекор злой воле отправивших в эту пучину.

      Чувство безысходности, отчаяния и опустошения охватывали настолько, что на какой-то миг становилось по барабану, хотелось плевать на всё, что произойдёт. «Это конец», – единственное, что удалось осознать в те минуты. Конец всему. Прошлой жизни, будущему и уж