Запретам вопреки. Анатолий Демьянович Луцков

что ее возможности, увы, не беспредельны.

      Свирин был женат около десяти лет и с будущей женой его свел довольно курьезный случай, когда он ни о какой Африке и не помышлял. Он служил рулевым на минном тральщике, которого наконец поставили на капитальный ремонт, а команду держали в береговом флотском экипаже, готовясь рассылать ее по другим кораблям и даже флотам. И он помнил, как начинался тот приснопамятный день. Стоял строй матросов в синей робе с нашитыми на нагрудных карманах номерами и в темносиних беретах с красной, еще советской, звездой. Перед строем стоял офицер в фуражке с белым чехлом, в кремовой рубашке и черных брюках. Его обращение к строю отличалось спокойной и дозированной строгостью:

      – Сварочные работы на палубе прекращаются и бригада рабочих уходит до завтрашнего утра. Всем занять свои места в кубриках и проводить занятия по специальности. Командирам боевых частей проследить за выполнением. Разойдись!

      Именно в этот, один из долгих летних дней, надо было отметить день рождения Лешки Чуева, его дружка по тральщику. За бутылкой в самоволку отправился Свирин. Свое право на эту акцию он обосновал в разговоре с Лешкой во время перекура у бочки с водой.

      – Значит, сегодня вечером, – сказал он ему вполголоса, – мы и отметим, Леш, твой день ангела. Сразу после ужина.

      – Да у нас же нет ничего, – ответил тот, – сначала мне надо за бутылкой отлучиться.

      – Отлучаться за этой пресловутой бутылкой буду я, ибо негоже, если именинник в случае неудачи, будет грустно отмечать свой личный праздник на "губе".Я же знаю один хороший лаз и смотаюсь быстро.

      Свирин уже не первый раз проникал в пролом стены, полускрытый со двора грудой старых досок, а на улице заслоненный кустом сирени. В небольшом магазинчике он взял большую бутылку (ее еще называли "огнетушителем") крепленого вина, так как на водку денег не хватило. Но вино было не знакомое украинское "бiле мiцне" (или "биомицин" – полузабытое теперь лекарство) и не низкопробный "агдам", а что-то даже мускатное. Свирину надо было прошмыгнуть всего лишь каких-то пятьдесят метров мимо старых двуэтажных домов, тянувшихся вдоль неширокой набережной канала с низкой чугунной оградой. Он не переоценивал своих возможностей и поэтому страстно стремился поскорее достичь знакомого сквозного двора, где уже виднелась та самая стена с вожделенным проломом в ней, едва проглядывавшим сквозь зелень сирени. Вдруг впереди, хотя и в отдалении, явственно проглянула за оградой предательская (но для Свирина спасительная в силу своей заметности) белизна бескозырочных чехлов, форменок и летнего офицерского кителя. Неожиданный в таком захолустье патруль надвигался с нестерпимой неотвратимостью. Перед мысленным взором Свирина промелькнула картина предстоящего задержания со всеми неприглядными деталями. Даже если бы он избавился от тяжелой и громоздкой улики, оттягивавшей карман, его синяя роба с номером на груди слева, рабочие ботинки-"гады" и пилотка выдавали его с головой как явного и злостного самовольщика.

      Из-за духоты